Московский бенефис
Шрифт:
— Надо бы еще шпагу! — хмыкнула донья и быстрым шагом направилась в комнату, где хранилось оружие. Вернулась она оттуда с ремнем через плечо, на котором у ее левого бедра болталась шпага. Еще один ремень и шпагу она принесла для Роситы. Та посмотрела на донью с изумлением.
— Неужто и мне этот вертел подвешивать?
— Надевай! — велела донья. — Вот тебе еще пара пистолетов. Заряжены!
— Ты… Вы, донья, прямо не можете без железяк этих! — проворчала Росита.
— Ей-Богу, ни один солдат так не любит оружие, как вы! Мануэля вон еще вооружите… — А что, это мысль! — воскликнула донья.
Пришлось мне влезать в сорочку с кружевами, надевать суконные штаны, пояс, да еще и сапоги. Правда, в сапогах с высокими каблуками я чувствовал себя выше ростом, но зато едва мог двигаться. Мне все время казалось, что я вот-вот шлепнусь. А донья принесла еще и пистолетики, да и шпагу, и все это нацепила на меня. Наконец на мою лысую голову была напялена шляпа, и когда я глянул в зеркало, то сам себя не узнал. Встреться я где-нибудь с таким страшилищем — штаны у меня были бы полные…
Донья решила вернуться к лодке, чтобы перегнать ее по реке к дому.
— Скажите, донья, — спросил я, когда мы вышли во двор, — а что там было написано?
— Где? — не поняла донья.
— А в той бумаге, что вы нашли на столе…
— Долгая история, дети мои!
Мы спустились по ступенькам и шли теперь вдоль речки, брякая шпагами по камням. Донья носком сапога поддевала мелкие камешки и сбрасывала их в журчащую воду. Она не торопилась отвечать на наши вопросы.
— Когда все началось, я не знаю, — сказала наконец донья. — Некий благородный сеньор, несправедливо лишенный наследства своим отцом, поступил на службу в королевский флот. Он был смел и силен, очень удачлив, и притом благочестив. Довольно скоро он стал лейтенантом и первым помощником капитана. Матросы его любили, а капитана ненавидели за жестокость и бессердечие. Наконец однажды, когда капитан приказал за пустяковую провинность перепороть половину экипажа, матросы взбунтовались и захватили корабль. Они перебили всех офицеров, кроме лейтенанта, который спал после вахты и был до того утомлен, что даже не слышал шума. Он проснулся лишь, когда утром к нему пришли матросы и объявили, что он избран капитаном. Он долго сомневался, надо ли ему принимать от матросов этот пост. Ведь он знал, что, согласившись, нарушит присягу королю и святой церкви, а главное, навсегда вынужден будет остаться человеком вне закона, пиратом, вождем бунтовщиков. С другой стороны, он знал, что матросами двигало чувство справедливого гнева. На чашах весов его души качалось чувство долга и чувство признания правоты людей, вступившихся за свое достоинство. И он принял пост капитана из рук своих матросов. Но он согласился принять его с условием, что они не станут на путь пиратства и пролития христианской невинной крови. Они решили высадиться где-нибудь на пустынном берегу и основать поселение, где можно было бы в поте лица добывать хлеб насущный и жить в христианском братстве, любви и смирении. Падре, который был на корабле, вначале осудил лейтенанта, но затем, поразмыслив, счел, что иного пути наставить взбунтовавшихся матросов на путь истинный, нет. Он благословил, хотя и с болью в сердце, затею лейтенанта.
Корабль направился к берегам Америки, но на пути туда обнаружил остров, не обозначенный на картах…
— Это был наш остров? — догадалась Росита.
— Да, подружка, это был именно этот остров! Корабль их вошел в ту самую бухту, на берег которой мы сейчас идем. Они стали исследовать остров и обнаружили вот эту речку. А в ней оказался золотой песок. Такой, как мы видели в подвалах. И тут моряками овладела жажда богатства. Причем первым, кто поддался этому искушению, был падре. Лейтенант и половина команды занялись строительством дома, а падре, позабыв о бескорыстии, кинулся в золотоискательство вместе с другими. Они не ссорились между собой, потому что вроде бы все делали сообща. Песку они намыли целые мешки. Но на что истратить золото? И они стали скупать все, что имело хоть какую-то ценность: утварь, инструменты, оружие, скот, вино, перец, книги, картины, статуи и еще, и еще, и еще… Здесь был их склад, а за покупками они плавали на корабле иногда даже в Европу. Они накупили всего, построили дом и превратили его в крепость, забили все погреба и подвалы… Но это богатство почему-то казалось им недостаточным, и однажды они поддались соблазну и ограбили голландских купцов. Потом они еще и еще ходили на грабеж и запятнали себя кровью… Однажды, поддавшись укорам совести, бывший лейтенант написал и отправил с верным человеком письмо своему брату…
— Который был вашим отцом?! — вскричала Росита. — Господи! Значит, эта бумага из шкатулки…
— Да! — выдохнула донья. — Бумага, которую мы так долго прятали от О'Брайена, — то самое письмо. В нем мой бедный дядюшка писал, что раскаивается в своих грехах и просит прислать на остров, сюда, корабль или даже эскадру, чтобы уничтожить пиратов и отдать все золото в королевскую казну, а также на нужды святой церкви… А все остальное свое имущество он завещал моему отцу. Но отец мой, человек нерешительный, а кроме того, имевший в последние годы жизни довольно неустойчивое положение при дворе, получив это письмо, решил не оглашать его. Он думал, что брат его либо сошел с ума, либо заманивает в ловушку. Так это письмо пролежало в шкатулке два года, пока мои любезные братья не приступили к дележу наследства… Господи, как же они тогда были похожи на воронов, дерущихся над падалью! Письмо они не нашли.
— А тот человек, что передал письмо, разве он не рассказал им о нем? — спросила Росита. — Да и отец мог его расспросить…
— Тот человек принес письмо после долгих скитаний и умер в тот же день, как добрался до нас. Только теперь я узнала, что его звали Антонио… Когда братья велели мне либо искать жениха, который возьмет меня без приданого, либо уходить в монастырь, я подговорила Роситу, и мы сбежали. Я украла у братьев немного денег и при этом случайно унесла с собой эту шкатулку… Но братья стали искать меня, и мы с Роситой поплыли в Америку.
Но вместо Вера-Крус, где у меня были родственники, мы попали на корабль О'Брайена… И когда я оказалась у него на корабле, то узнала, что он не случайно перехватил корабль, на котором мы ехали в Америку… Оказывается, был еще кто-то, не известный мне, кто знал о письме дядюшки моему отцу. Этот человек, спустя несколько дней после моего побега, приехал в Сарагосу и рассказал о письме моим братьям. Они пустились за мной в погоню, взяв с собой этого человека, большого, между прочим, пройдоху. Он выманил у моих глупых братьев порядочно денег и удрал. При этом он выследил нас и сообщил о нашем отплытии О'Брайену, кораблю которого удалось стать на якорь в гавани Кадиса. О'Брайен вышел в море вслед за судном, на котором мы плыли, и захватить его ему не составило труда. После этого мы долго таскались по морю. О'Брайен, которого я обожествляла, все время был галантен и развлекал меня своей любовью, но я заметила, что он все чаще и чаще заводил разговор о письме из моей шкатулки. В ночь, когда мы снялись с якоря, он впервые прямо и довольно грубо потребовал от меня отдать ему это письмо. Наверно, в конце концов, он применил бы силу, но случай помог мне…
— А все же, сеньора, — заметила Росита, — вам было горько, когда он бросил нас на горящем судне…
— Верно… — сказала донья и, тряхнув головой, добавила: — Но все равно я его не прощу…
Мы уже миновали речку и шли теперь по берегу бухты.
— Так вот, — продолжала донья, — из письма я поняла, что полгода назад один тип поднял бунт на этом острове и угнал корабль, оставив моего дядюшку здесь, больного и слабого. Тот долго держался, но, когда наконец понял, что наступил его конец, составил предсмертное письмо, где завещал все, что было тут, первому, кто найдет этот остров, поскольку уже не надеялся, что сюда прибудет мой отец, затем запер все двери и положил под них ключи. А сам сел в лодку и уплыл в море, чтобы никто не искал его тело. И, судя по дате на письме, приехали мы сюда вскоре после его смерти.
— А может, он жив еще? — спросил я. — И может, лодка с ним еще где-нибудь в море…
— Нет, — печально сказала донья, — вряд ли… Он взял с собой пистолет с одним зарядом… За этот месяц он мог бы умереть с голоду, если раньше его не убила бы болезнь, и пистолет должен был помочь ему избавиться от мук…
— Упокой, Господи, его душу! — перекрестилась Росита.
Некоторое время мы шли совсем молча, на душе было тяжело. Потом донья вдруг выхватила шпагу и закричала, словно хотела разбудить кого-то.
— Защищайся, Росита!
— Да я уж и забыла, сеньора! — охнула Росита, замахав руками. — Учили вы меня, учили, а без толку…
— Смотри, проткну! — угрожающе сказала донья, наставив на Роситу острие шпаги.
— Сеньора, она же острая! — заметила Росита, испуганно отскакивая назад и выхватывая свою шпагу. Шпаги звякнули — тряк! Я испугался, что они друг друга заколют, и закричал:
— Не надо! Не надо!
Но они меня не слушали и дрались так, будто были мужчинами… Попрыгав так некоторое время, они устали и, весело отдуваясь, вложили шпаги в ножны.