Московский бестиарий. Болтовня брюнетки
Шрифт:
– Нинок! – Патлатый закрыл глаза и вытянул губы в трубочку, но она только мимоходом бросила: «Заткнись!» – и устремила взгляд на меня.
– Это вы с Яной пришли?
– Я. А где она?
– Пойдемте скорее, у нас проблемы, – нахмурилась Нина, – Янка в туалете, она сейчас копыта откинет.
– Ч-что? – заикаясь, переспросила я.
Нина схватила меня за руку и потянула за собой.
– Потом поговорим. У вас есть мобильник? Надо вызвать «скорую», срочно.
У меня хватило ума вызвать платную «скорую». Вежливые улыбчивые врачи в чистенькой синей униформе не задали ни одного
Яна была так бледна, словно собиралась сыграть роль японской гейши и уже успела покрыть лицо толстым слоем белил. Ее глаза были закрыты, белые губы подрагивали, будто бы в судороге.
– Надо ехать в больницу, – сказала врач, блондинка с милым усталым лицом, – надеюсь, что-то еще можно изменить.
Я похолодела.
Не люблю вспоминать ту ночь. Я сидела в пахнущем хлоркой и лекарствами коридорчике клиники и беззвучно бормотала что-то просительно-бессвязное, обращенное, кажется, к Богу, в которого я никогда до конца не верила. Сердобольная нянечка предложила отдохнуть в пустой ординаторской, но я знала точно: несмотря на усталость, мне все равно не уснуть.
В половине пятого утра ко мне подошел врач. У него была снулая походка человека, который никак не может привыкнуть к ночной работе. Он плыл по коридору, а я с замирающим сердцем пыталась понять, что означают его скорбно опущенные плечи. Он просто устал? Или… или, может быть, тоскливо несет мне плохое известие?
Я встала к нему навстречу… и тут же осела обратно в неудобное кожаное кресло. Колени были ватными, ноги объявили забастовку.
– Кашеварова? – устало уточнил он.
У меня пересохли губы, а голос отчего-то стал низким и грубым, как у алкаша из подворотни.
– Да… Она жива?
Его губы растянулись в подобии улыбки.
– И даже здорова. Мы сделали промывание желудка и капельницу.
– Слава Богу, – чуть не расплакалась я.
– Надеюсь, мне не надо объяснять причину, почему так вышло? – Его глаза блеснули арктическим холодом.
– Нет, – мужественно встретила я его внимательный взгляд, – все дело во мне. Я ее упустила.
– Пока нет, – покачал головой врач, – могу сказать с уверенностью, что девочка не наркоманка. Так, любительница. Если вы проведете соответствующую работу, вполне возможно, что все изменится.
– Спасибо вам. Ее можно забрать сегодня?
– Разумеется. В регистратуре вам выпишут счет.
Домой мы вернулись в начале седьмого. Всю дорогу Яна молчала и вопросительно заглядывала мне в глаза: буду ли отчитывать? Будь у нее хвост, она бы непременно им завиляла.
На завтрак я приготовила оладьи. Яна ела с торопливым аппетитом выздоравливающего. Она щедро зачерпывала ложкой сметану, горстями хватала из вазочки соленое печенье, отрывала от французского батона огромные неаккуратные куски. Я сидела напротив, молча пила черный
– Саш… – сказала она, разделавшись с очередным оладушком, – а ты знаешь, что это был мой первый поцелуй?
– Что? – удивилась я. – Хватит врать. Я от тебя устала.
– Да не вру я… Там, в клубе. Думаешь, мне нравится этот идиот с его сальными патлами? Нет, просто… надо же когда-то начинать. Все подруги уже целовались, и только я…
– Но ты рассказывала совсем другое, – растерялась я.
– Да это я так… – развела руками Янка, – у меня родители строгие. Не отпускают никуда. Из школы сразу домой, если гулять – то только во дворе с девчонками. А мне же уже четырнадцать. В прошлом году еле-еле отвоевала право на косметику.
– Но откуда же трансвестит на входе знал тебя? Он назвал тебя по имени!
– Меня с ним Лерка познакомила, – улыбнулась она, – он актер, спившийся. Он давно меня в клуб приглашал, но родители… – Она беспомощно развела руками.
– Постой, но откуда же ты знаешь Дэна? И эту девицу, Нинку?
– Дэн учится в нашей школе. Его четыре раза оставляли на второй год, представляешь? А с Ниной я только ночью познакомилась, в клубе. Она сказала, что от той таблетки будет весело, а мне как раз хотелось спать. Ты ничего не рассказывай Лерке, ладно?
– Посмотрим. Ты доставила мне массу неприятностей.
– Понимаю, – нахмурилась Яна. – Сашка, ты классная. Обещаю остаток дня быть примерной девочкой. И еще обещаю, что я больше никогда так не поступлю.
Яна замолчала. И, глядя в ее глаза, я вдруг поняла, что она не врет.
Потом, уже вечером, когда Яна наконец отправилась домой, я достала с антресолей пыльный альбом со старыми фотографиями. Вглядываясь в собственное четырнадцатилетнее лицо – пышные волосы, дурацкая челка, брекеты на зубах, – я пыталась вспомнить, какой была я сама.
Кажется, тайком от родителей я покуривала в форточку – не потому, что мне нравилось вдыхать теплый отравленный дымок, а просто так, для поднятия собственного статуса в своих же глазах.
А однажды я сперла из маминого шкафа туфли. Шикарные выходные туфли на двенадцатисантиметровых каблуках, которые мама берегла, как иные берегут девственность, и надевала только по мегаторжественным случаям, – и все ради того, чтобы виляющей походкой пройти мимо дворового хулигана Виталика (или его Валериком звали?!).
Кажется, я искренне верила в то, что в один прекрасный день на меня обратит внимание какой-нибудь именитый кинорежиссер и я стану movie star со всем прилагающимся в виде брильянтов и приморских вилл… Да и неудивительно, когда тебе четырнадцать, обманчиво доброжелательный мир стелется у твоих стройных ног, дразня разнообразием перспектив.
В тот вечер я так и уснула – уронив лицо на фотоальбом. И снились мне какие-то эфирно-розовые события, трогательно белые гольфы, дворовые мальчики, вытягивающие губы трубочкой в неумелой попытке поцеловать…