Шрифт:
Михаил Литов
Московский гость
Роман
Рукопись романа "Московский гость", прежде чем воплотиться в данную книгу, таинственным образом исчезала в редакциях разных журналов и издательств. Ответственные люди этих редакций лишь недоуменно разводили руками. А возрождалась рукопись уже не столько в силу вмешательства неведомых сил, сколько благодаря настойчивому труду ее автора. Впрочем, немало таинственных событий происходит и в самом романе.
1. ПОСТИЖЕНИЕ ИСТИНЫ
Солнце восходит и заходит, человек рождается и умирает, а Григорий Чудов, путешествующий малый тридцати пяти лет от роду, ненароком забрел
Попытайся кто точно описать случившееся с Григорием Чудовым, породила бы эта попытка одну лишь скудную несостоятельность. Разумение и достойнейшего из нас, да и то сказать, самое пылкое воображение, пасуют, когда заходящее солнце бьет совсем не в ту сторону мимо горизонта, умерший, крепко держа голову, становится вверх ногами на крышке своего гроба, а такой человек, как прежде ничем дивным и выходящим из ряда вон не баловавший Григорий Чудов, не то рождается вторично, не то в натужном сне видит себя вне образа и подобия Божьего. Как все это растолкуешь? Может быть, в то мгновение, когда его тяжело накрыла волна великого безмолвия, Григорий стал не существеннее мухи, а подобные вещи в человеке, как мы его себе представляем, едва ли поддаются объяснению.
Пожалуй, достаточно сказать, что, неизъяснимо блуждая в бархатной тьме, мягко отнявшей у него священную сращенность с собственным "я", Григорий, однако, вдруг вполне открыл глаза и увидел безлунную ночь, деревья на большом пространстве вокруг и какие-то белесые, очень пустые на вид, просветы между черными строгими стволами. Небо было безымянным, земля была для испуганного и мало смыслящего глаза все равно что безвидной. Оно вроде бы ничего окончательно необычайного, а все-таки в это зрелище, вставшее перед ним невразумительной и пугающей неожиданностью, Григорий Чудов словно ударился лбом со всего размаху, с ужасным риском расшибиться насмерть. Вот уже душа его взметнулась Бог весть куда в смертельном страхе, он поспешил смежить веки, избавляясь от видения. Что это за место и как, по какой причине мог он здесь очутиться? Не было ответа, открывал и закрывал глаза Григорий, устало и тревожно вздыхая едва ли слышным голосом. И словно обрывочные сны остро мелькали перед ним, и трудно было не поверить, что и вся реальность Божьего мира, если она еще имеет какое-либо значение для него, Григория Чудова, держится на волоске.
Но что-то грубо толкнуло его в тепло затопившем душу мраке, и стал Григорий из невесомости и отсутствия границ возвращаться в свое первобытное состояние, в придуманный Творцом человеческий рисунок. Еще не было голоса, чтобы звать на помощь, а уже осознал себя заплутай лежащим прямо на земле, даже словно бы вынужденным цепляться за нее. Изумленный, познавал он свое тело заново. Нижняя его часть грузно покоилась в топкой, влажной слабине, легонько, без всякой мятежности растекающейся под ним.
Сверх меры был поражен Григорий этой очевидностью какого-то своего ночного плавания, неурочного, необъяснимого, в высшей степени странного и, кажется, заведомо непотребного; он торопливо открыл снова глаза, усиливаясь изучить явление. А волосы на голове уж шевелились от ужаса. Он был и впрямь поражен, потрясен даже, и душа раскалывалась до последней глубины, но теперь уже беспредельностью было не блуждание в неизвестности, а охватившее его, останавливающее сердце отчаяние. Григорий мог заглянуть в душу, как в расколовшееся яйцо, и клубилась внутри тьма, округляла тяжко поднявшуюся тучу, заставляла ее отвердеть в словно отполированную головку черного гриба. Вдруг как бы внизу, как если бы он все же стоял вертикально, а не лежал на холодной земле, путешественник увидел угрюмо, жутковатым ночным серебром отливающую гладь воды, в которой и терялись его ноги.
Встрепенувшись, Григорий лихорадочно заработал руками и ногами, выкарабкался на берег лужи, встал, неистово барахтаясь, на четвереньки, а затем и поднялся в полный рост. Еще раз огляделся. Место было неузнаваемое и чуждое. Уголок природы. Но где? География вся ушла в непостижимость. Вода, затевая свою игру, норовила удержаться в туфлях, образовать уныло чавкающее при ходьбе болотце. Незадачливый путешественник проделал несколько робких шагов. Впереди показалась темнота громады приземистого и ровного строения, растянувшегося на добрую сотню метров. Одолеваемый неутолимой жаждой определенности, Григорий догадался, что это платформа, значит, там железная дорога, станция, - прекрасно, нестареющий парень с молодцеватостью борьбы за существование бросился туда, мысли путались в его голове, мокрые штанины отвратительно липли к ногам.
Он бежал, и в ночном пути лицо у него сжалось до масштаба груши. Ночь отдалила небесный свод, оставив в память о нем один лишь холод. Бездушие! Сейчас все силы Григорий отдавал тому, чтобы пробиться в маленький теплый край, возникший внезапно в его воображении. Продираясь в цепком кустарнике к железной дороге и платформе, этому бетонному оплоту цивилизации среди дикой, странным образом опрокидывающей в лужи природы, он вспомнил, что ехал в поезде из Москвы в Беловодск. Остановился взглянуть на один старинный милый городок, а оттуда добирался уже электричкой. Ехал ведь в вагоне, среди толстых старух с тюками и солидных мужчин, читавших газеты, но вот почему-то очутился в луже.
На пустынной платформе Григорий нашел скамейку. Радовался он ей, и обретала ее как спасение его сумасшедшая, истерическая усталость, да только откуда взяться надежде, что сейчас же подберет его что-либо движущееся, увозящее прочь? Ночь, даром что летняя, смеясь зло, кропотливо рассеивала холод над Григорием, зажившим без крыши над головой и только что оставившим купание в неизвестной, угрюмо блестевшей воде. Григорий дрожал, как заживо общипанный цыпленок, и из его глотки время от времени вырывались невнятные звуки.
Он направлялся в Беловодск единственно как любознательный и неутомимый путешественник, просто бросил все и поехал постичь родину великого поэта. Но где же та электричка, что приближала его к цели, и почему ему пришлось выкарабкиваться из лужи? Григорий был в состоянии придумать лишь одно объяснение: стало ему плохо, и он сошел вот на этой платформе. Возможно. Только он этого совершенно не помнил, ни этого, ни чего-либо подобного, ни вообще ничего. И возникал вопрос: если он сошел с электрички просто потому, что почувствовал себя нехорошо, отчего же он не остался на платформе, например, на той же скамейке, на которой сидел сейчас, а куда-то побрел и в конце концов не нашел себе места лучше, чем лужа? Ответа не было.