Московский процесс (Часть 2)
Шрифт:
А коль скоро единственная цель жизни — погоня за счастьем, за успехом сейчас и любой ценой, то не может быть у человека никаких принципов или концепций: ведь все это существует только во времени. В самом деле, что есть репутация, если человек каждый день заново родится? Что есть концепция, если каждые пять лет мир изобретается заново? На человека, толкующего о концепциях и принципах, смотрят как на сумасшедшего. Нормально, хорошо, успешно быть «прагматиком», оппортунистом, конформистом.
Это и впрямь страна крайнего конформизма, даже стадности, управляемая постоянно возникающими эпидемиями явно истерической природы: то вдруг все начинают бегать (джоггинг), потому что это якобы полезно для здоровья. Неважно, что человек, придумавший эту моду, умер в 55 лет прямо во время очередной пробежки, — 40 миллионов американцев продолжают бегать, аж земля дрожит. Или вдруг соль объявляется источником всех болезней — и ни в одном американском ресторане
Не знаю, быть может в начале века Америка и была «страной свободы», но слушать сегодня эти слова без смеха невозможно. Трудно представить себе нацию, более порабощенную любой, самой идиотской модой, любой горсткой ничтожнейших шарлатанов, эту моду придумавших. В конечном итоге — своей погоней за успехом. Да ведь и успех, понимаемый столь трехмерно, вневременно, может быть лишь сугубо материальным, не выходящим за рамки известной русской присказки: «Лучше быть здоровым, но богатым, чем бедным, но больным».
Но в то время как мы говорим это с иронией, для американцев ничего смешного тут нет: такова программа их жизни. Здоровье — самая большая их забота, скорее даже одержимость, доходящая до полного абсурда, как будто смерть — не неизбежный конец жизни человека, но лишь следствие его прегрешений: несоблюдения «правильной» диеты, упражнений и предписаний врача. А богатство — естественное мерило успеха, и тот, кто made it in America, «делает это в Америке» (тоже ведь выраженьице — made what? делает что?), тотчас же покупает себе лимузин в полтора квартала длиной, а если он made it big, «делает это с размахом», — то и целый небоскреб.
Американские масс-медиа, рассчитанные на самую низкопробную толпу, на чернь, сначала искусственно создают знаменитостей, раздувая их из ничего, а потом столь же искусственно их ниспровергают, раздувая — опять же из ничего — скандал. Все фальшиво, поддельно, пусто, зыбко, как мираж в пустыне, и ничего реального, подлинного, незыблемого, что осталось бы существовать, даже если на минуту закрыть глаза. Или выключить телевизор.
Удивляться ли, что при всей этой погоне за счастьем американцы в массе своей — люди глубоко несчастные, не удовлетворенные своей судьбой, часто осажденные проблемами, которые они сами же и создают, бесконечно «ищущие самих себя» и ничего не находящие. Отсюда и процветание всяческих «гуру», психоаналитиков, сект и прочих спасителей людей от самих себя, без которых не может обойтись, кажется, добрая треть американского населения. Порою создается впечатление, что американцы, будучи неспособны вынести бремя свободы, просто ищут, кому бы отдаться в рабство.
Словом, это антикультура, обезьянья цивилизация, которую никакая эволюция, никакое «накопление» в культуру не превратит. В особенности же еще и оттого, что в Америке практически не существует слоя населения, обыкновенно и накапливающего культуру, — интеллигенции, а то, что ее замещает, — intellectuals — есть одновременно самая безграмотная и самая омерзительная часть общества. Не берусь судить, что там было раньше (в конце концов, эта страна дала миру в прошлом немало выдающихся писателей и ученых), но то, что застал я, было ужасно. Мало того, что обозначенные выше особенности американской антикультуры присущи им в полной мере, а то и с избытком, но — помимо этих прелестей и уж совсем безо всякого оправдания американским «интеллектуалам» присущи все пороки европейской интеллигенции: крайняя самовлюбленность, вера в свою «просветительскую» миссию, в свое право на привилегированное, элитарное положение. И, конечно, левизна, причем самой что ни на есть примитивной разновидности. По крайней мере, у европейской интеллигенции за ее левизной, кроме своего «классового» интереса, стоят концепции с двухсотлетней историей общественных дебатов, революций и войн, а стало быть, с ними еще можно как-то спорить. У их американских коллег нет ничего, кроме голых эмоций, доходящих зато до истерики. Какие уж там дебаты, лишь бы глаза не выцарапали: они ведь всегда — голос совести, а значит, их оппонент по определению — враг народа. Они — сострадают, а вы — черствы и безжалостны. Только вот сострадают они почему-то весьма избирательно, отчего у них всегда, по меткому выражению Орвелла, некоторые животные равнее других.
Думаю, коммунистическая идеология никогда не смогла бы покорить США просто потому, что она слишком сложна, слишком концептуальна и предполагает хотя бы какое-то знание истории. Это болезнь культуры, интеллекта, а ни того, ни другого просто нет в необходимом количестве, чтобы вызвать эпидемию. (Зато, однажды установившись, тоталитарная система осталась бы там навеки в силу их чудовищного конформизма). Американская левизна, подстать американской субкультуре, трехмерна. Ввезенная, надо полагать, во времена французской революции, она так и осталась на уровне идей Просвещения, нисколько не обогатившись за двести лет. Американская «элита» все еще верит в миф о «благородном дикаре», о доброй природе человека, испорченной плохими институциями, исповедует какой-то совершенно допотопный эгалитаризм, но вряд ли один на тысячу может правильно сослаться на первоисточник. Будучи поклонниками социалистической утопии в самом общем, масонском варианте, они ничего не знают о последующем развитии социалистических идей, тем более об их крахе. Это какой-то заповедник имени Руссо, в том смысле, в каком Северная Корея — заповедник имени Сталина.
Опять-таки сказать, верят они в эти бредни или только прикидываются, столь же трудно, как сказать, верил ли Андропов в коммунизм. Исповедовать эту веру в сегодняшней Америке выгодно, а людям интеллектуальных профессий просто необходимо для успеха в карьере. Ибо, сколько бы ни прикидывались наши утописты бунтарями, оппозиционерами, защитниками народных интересов, они уже давно стали истеблишментом, имеющим больше власти, чем правительство. Общность интересов превратила их в лживую, наглую клику, вцепившуюся в свое положение и привилегии не хуже советской номенклатуры. И горе смельчаку, решившемуся отстаивать свое мнение вопреки воле этой интеллектуальной мафии.
Разумеется, говоря столь нелестные вещи об американском обществе, я вовсе не утверждаю, что таковы поголовно все американцы. Это достаточно большая страна с населением, весьма разнородным этнически, с большим количеством сравнительно недавних эмигрантов, сохранивших еще свою прошлую культуру. Да и среди коренных американцев можно найти иных людей. Более того, как мы увидим далее, именно в Америке отыскались те, кто смог организовать противостояние советскому влиянию в мире. Беда, однако, в том, что они сами находились как бы в осаде, на обочине общественной жизни, будучи разрозненным меньшинством, а основное стадо доминировало (и по сей день доминирует) в жизни США. Забавно, что европейские левые до сих пор не поняли, до какой степени их единомышленники подчинили себе Америку, и по инерции продолжают критиковать ее за то, чем она уже давно не является. В их воображении это все еще страна ковбоев, «сыщиков-и-воров», «крутых парней», палящих во все, что пошевелится, в то время как там еще с 60-х восторжествовали все их левые идейки в образовании, воспитании и социальном обеспечении, причем гораздо более, чем это удалось в старой консервативной Европе. Какие уж там «крутые парни», если выросшие с тех пор поколения оказались совершенно неспособны справляться со стрессом, с травматической ситуацией да и с самими собой без помощи психоаналитика. Даже смерть соседской собаки может вызвать у них нервное расстройство.
Все это представляло бы для нас лишь академический интерес, если бы США, в силу своих географических особенностей, не оказались «лидером свободного мира» в самый критический момент конфронтации с коммунизмом. И хотя начальный период «холодной войны» конца 40-х — начала 50-х Америка выдержала с честью (создание НАТО, блокада Берлина, война в Корее и т. д.) к концу 60-х она уже трещала по всем швам.
Конечно, и в 40-х и в 50-х американские «интеллектуалы» были левыми, а значительная их часть была даже настроена прокоммунистически (хотя им еще не удалось тогда настолько подчинить себе все общество, как это случилось потом). Недавно вышедшая книга мемуаров главного сталинского убийцы и обер-шпиона генерала Судоплатова, вызвавшая бурю негодования американского истеблишмента, иллюстрирует это вполне убедительно. Поражают в ней даже не столько имена знаменитых физиков — Оппенгеймера, Ферми, Сцилларда и др., вполне добровольно делившихся ядерными секретами со Сталиным, но, скорее, та легкость, с которой советская разведка могла оперировать в кругах американских левых. Агентов среди них отбирали, а не отыскивали.
Что же до самих физиков, то нынешнее возмущение их коллег мне кажется притворным: как будто и без откровений генерала не было известно об их просоветских симпатиях. Достаточно вспомнить, что и сам Манхэттенский проект возник по их инициативе: мнимая угроза того, что ядерное оружие может оказаться в руках Гитлера, взволновала их настолько, что они, забыв про свой пацифизм, просто заставили американского президента санкционировать создание бомбы. Но вполне реальное известие о том, что это оружие оказалось у Сталина, совершенно их не обеспокоило: напротив, с этого момента они опять стали пацифистами и «борцами против ядерного оружия» — разумеется, западного.