Московское метро: от первых планов до великой стройки сталинизма (1897-1935)
Шрифт:
«Социальное происхождение», связь с деревней …… 2103 (6,3) / 3,4 / 5,8
«Объективные причины» …… 7914 (23,7) / 12,8 / 21,7
Прочие или неизвестные причины …… 3753 (11,2) / 6,1 / 10,3
Всего …… 33 396 (100,0) / 53,9 / 91,5
Постоянно повторяющейся проблемой в отчетах отделов кадров является уход рабочих в родную деревню для помощи в весенних полевых работах или при уборке урожая {1421} . Рабочие из села традиционно прибывали на стройку в марте или апреле, летом уезжали домой на уборку урожая и затем опять возвращались на стройку. 14 октября («Покров день») по старому русскому обычаю сезонные рабочие и прислуга возвращались на зиму домой {1422} . До большой мобилизации 1933-1934 гг. Метрострой использовал очень много сезонных рабочих. Летом 1932 и 1933 г. на некоторых шахтах и дистанциях до половины рабочих отправились домой в деревню на уборку урожая. В 1934 г. многих смогли уговорить остаться в Москве {1423} . С этой целью в марте и апреле 1934 г. рабочих
В источниках имеются также сведения о крестьянской модели поведения и менталитете. Типичной формой организации сельских рабочих являлась артель. Многие бригады метростроевцев на начальном этапе строительства были по сути артелями, которые приходили на стройку под началом выборного старосты, работали и распределяли заработок по своим традиционным правилам. Партийным секретарям эта практика была как бельмо на глазу, и они всячески старались расколоть артели с помощью групповых и индивидуальных выплат. Отдельные группы, выделившиеся из артелей, со временем развились в собственно бригады и подорвали позиции патриархальных старост {1426} . [165] В отдельных случаях еще и в 1934 г. сообщается, что рабочие относятся к своей бригаде как к артели {1427} , но в целом бригада проявила себя как эффективный инструмент интеграции, тем более что посты бригадиров и звеньевых распределялись по возможности между коммунистами и комсомольцами {1428} .
165
Хоффман (Hoffmann. 1994. S. 87) на основе этого источника (опубликованная версия: Рассказы строителей метро. 1935. С. 208) утверждает, что на Метрострое не удались попытки подорвать власть артели. Каменецкая же говорит о совершенно противоположном.
В целом не следует недооценивать способность и готовность новых рабочих к адаптации. При всех описанных проявлениях «своенравия» они — в течение более или менее длительного времени — волей-неволей интегрировались в трудовую систему Метростроя. Увлекались ли они примером «энтузиастов», или просто страшились репрессий, либо, гонимые голодом из деревни, радовались возможности иметь крышу над головой и регулярно получать продукты питания, использовали ли они шанс заработать побольше благодаря прогрессивной системе оплаты труда {1429} , или не хотели всегда выглядеть отсталыми и худшими в производственной прессе и на собраниях {1430} — в общем и целом рабочие старались приспособиться к условиям жизни и отдавали в распоряжение государства свою рабочую силу. Даже те, кто бежал со стройки и на протяжении пары месяцев менял места трудоустройства, не отвергали систему в целом, а просто подыскивали более выгодные и легкие условия работы.
Приспособление и интеграция, впрочем, протекали отнюдь не бесконфликтно {1431} , прежде всего когда рабочие, опытные в технике уклонения от излишних требований, сталкивались с комсомольцами, которые желали их опекать, или чьи темпы работы угрожали повышением трудовых норм. Разделительная линия здесь проходила вовсе не между «пролетарскими» и «непролетарскими» рабочими, как постоянно стремилась убедить в этом партия. Комсомольцам, стоявшим по одну сторону, противостояли две совершенно разные группы: рабочие сельского происхождения с многолетним опытом работы на стройках и старые шахтеры с Урала и Донбасса, т. е. «настоящие» пролетарии, которые, однако, хорошо усвоили житейскую мудрость — работать, не перерабатывая. Непролетарии в собственном смысле слова, т. е. беспартийные молодые рабочие из деревни, в источниках весьма редко фигурируют в качестве участников конфликта [166] .
166
Один из немногих примеров см.: Стенограмма беседы с комсомолкой Степановой, 8-я дистанция (ГА РФ. Ф. Р-7952. Оп. 7. Д. 320. Л. 88): Степанова была назначена бригадиршей и должна была заручиться поддержкой сменного инженера и комсомольского секретаря, чтобы удержаться на посту, несмотря на противодействие беспартийной молодежи своей бригады. В этом случае, когда женщина в качестве бригадира командовала мужчинами, свою роль сыграл также конфликт между полами.
Опытные шахтеры поначалу скептически отнеслись к приходу на стройку комсомольцев и коммунистов с московских фабрик, потешались над бестолковой молодежью и полагали, что та определенно будет скорее мешать, чем помогать {1432} . Когда они увидели, что комсомольцы повысили темпы труда и скоро стали бригадирами, некоторых старых рабочих охватила зависть, поскольку, несмотря на многолетний профессиональный опыт, они в сетке заработной платы оказались ниже молодых. Эти горняки неохотно соглашались, чтобы ими командовали юнцы {1433} . На шахте 9 старые рабочие решили уйти, когда мобилизованные комсомольцы стали бригадирами с высоким заработком. Начальнику шахты с большим трудом удалось уговорить их остаться, пообещав в виде премии выдать каждому два оплаченных билета до дома. Единственным стимулом, который действовал на этих рабочих, являлись деньги {1434} . Когда комсомольская бригада получила первую высокую премию, у старых рабочих пробудился интерес к вступлению в эту бригаду {1435} .
Комсомольскими приемами работы были недовольны и старые сезонные рабочие. «Зачем ты так быстро работаешь, ты за это больше не получишь, равняйся на нас», — втолковывал один бригадир комсомольцу {1436} . Кессонные рабочие, выходцы из деревни с «выраженной кулацкой психологией», как отзывался о них партийный секретарь кессонной группы {1437} , явно враждебно относились к комсомольцам. Они опасались лишиться монополии, благодаря которой могли до сих пор безнаказанно прогуливать, во время работы пить и курить, а также предъявлять администрации требования о повышении зарплаты. Они пугали новичков, рассказывая им, что работа в кессоне ведет к импотенции {1438} , или повышая давление в шлюзовой камере, отчего у комсомольцев начинался шум и болевые ощущения в ушах. Опытные кессонщики советовали молодым рабочим от болей в шлюзовой камере съесть конфету или поцеловать заклепку кессона и потешались, когда комсомольцы следовали их наставлениям {1439} .
Интервью метростроевцев свидетельствуют об иной расстановке сил по сравнению с обычно изображаемым партией противостоянием «старых пролетариев» и пока «отсталых молодых» рабочих. Идеальный образ советского рабочего, каким он предстает перед нами в материалах бесед, сводится не столько к классово сознательному боевому пролетарию, который по возможности представляет интересы рабочих перед руководством предприятия и своим своенравным поведением угрожает выполнению производственного плана, сколько к юному «энтузиасту», который без оглядки на условия труда записывается на советскую стройку и безоговорочно выполняет решения партии и правительства. «Понятно, что в ряде мест возникло напряжение в отношениях между старыми и новыми рабочими. У старых была своя рутина, но нет этой политической дисциплины и того, что мы называем энтузиазмом», — резюмировал писатель Борис Пильняк разговор с одним из метростроевцев {1440} .
4. Концепты успешной интеграции
А) Жалобы и критика в рамках дозволенного
В большинстве исследований игнорируется или недооценивается такой фактор интеграции недовольных рабочих, как возможность легальным образом критиковать неполадки и начальство и пожаловаться на свое положение. До сих пор слишком мало обращалось внимания на роль критики снизу для стабилизации сталинского режима. В принципе каждый простой рабочий мог сместить своего начальника или даже партийного функционера, публично покритиковав его в рамках дозволенного в стенгазете или заводской многотиражке или передав «сигнал» контрольным органам (рабоче-крестьянской инспекции, комиссии по чистке, НКВД и ОГПУ).
«Большевистская критика и самокритика» со времени призыва ЦК 1928 г. {1441} стала ритуальной формой социального контроля. Она призвана была предотвратить отчуждение между правительством и обществом и помогла режиму перевести недовольство плохим положением в стране на отдельные личности, которые в заданной идеологической парадигме идентифицировались как «классовые враги», «вредители» или «кулацкие элементы». Таким путем успешно маскировались структурные слабости режима и хроническая неспособность его представителей. Помимо этого, «критика и самокритика» имела важный побочный эффект, оказывая сильное давление и заставляя быть послушными функционеров и управленцев среднего и нижнего звена. Каждый должен был считаться с тем фактом, что в любой момент его могли уволить, исключить из партии или отправить в лагерь.
На критику же более высокопоставленных функционеров по принципиальным, системно обусловленным недостаткам, а также всего того, что считалось «генеральной линией» партии, было объявлено табу {1442} . Дозволенная критика касалась по преимуществу следующих вопросов: размещение и снабжение рабочих, недостатки в столовых, задержки с выдачей зарплаты, ошибки при нормировке и расчете произведенных работ, «уравниловка», несоблюдение «шести условий» Сталина, бездеятельность и неспособность партийных функционеров и управленцев, недостаточное внимание к тому, как рабочие проводят свободное время, пренебрежительное отношение к спорту, политическое образование и культурные акции, «разложившийся» образ жизни функционеров, преступные деяния администраторов, либерализм в отношении прогульщиков, заступничество за «кулацкие элементы», подавление критики.