Москва-1939. Отчет оголтелого туриста
Шрифт:
Парень не понимал и что-то беспомощно бубнил по-английски.
– Иностранец! – запоздало сообразил другой стриженый. – Иди звони капитану!
Оказалось, что телефон находился тут же и был замаскирован с торца павильона. Один из сотрудников уже по нему звонил.
– Ты знаешь какой-нибудь язык? – спрашивал второй у третьего.
Тот помотал головой, но когда от кого-то из них прозвучало слово аккредитация, парень-иностранец тут же ответил:
– Yes, surely. И дальше по-английски стал говорить, что он здесь не один, а с коллегой и переводчиком. И у них есть и аккредитация, и разрешение на фотосъёмку. И зовут его Харрисон Форман, он американский журналист.
Сотрудники его не понимали, а я, забывшись, по обычной человеческой привычке уже открыл рот и чуть было не вмешался в их разговор, чтобы перевести и уладить недоразумение. Потому что в руках у них был никакой не шпион, а известный американский фотограф Харрисон Форман. И своей серией фотоснимков Москвы 1939-го года он впоследствии не только прославит на весь мир столицу советского государства, но и в истории Москвы этого года, она будет, пожалуй, самой большой коллекцией и, чуть ли не единственным памятным фотоархивом. По счастью я этого не произнёс, вовремя захлопнул свою варежку и не успел наделать непоправимых для себя глупостей. Просто-таки в самую пору завалил хлебало Алёша.
К задержанному уже подходил капитан, которому звонили. Не трудно было догадаться, что капитан, потому что он был в военной форме, и в красной петлице его гимнастёрки на солнце блестела одна шпала. Погоны тогда ещё не ввели, и у военнослужащих были петлицы со шпалами, ромбами и квадратами. С ним рядом шли ещё два сотрудника, тоже в форме.
Двое сопровождавших капитана военных приказали толпе расходиться, не скапливаться и не мешать движению отдыхающих граждан. Граждане, будучи при этом теми самыми отдыхающими, ещё больше сходились и скапливались. Я повернулся к павильону с мороженым, собираясь его покупать, но больше следил и прислушивался к происходящему. По толпе всё также шелестело слово шпион, отдыхающие граждане посерьёзнели лицами, заскрипели глазами, как же, такое эпохальное событие произошло, бдительные сотрудники НКВД иностранного разведчика поймали, но четверо ребят в тюбетейках, которые ранее пытались стрелять у меня закурить, и кричали – Ура товарищу Сталину! – уже вели в нашу сторону двух человек – по всему было видно, что это коллеги Харрисона Формана. Лицо одного тоже было по-американски раскованным, ненапряжённым, а костюм другого выдавал в нём сотрудника НКИД СССР (Народный Комиссариат Иностранных Дел СССР). Здорово, как пацаны быстро сообразили, что к чему и среагировали на иностранцев. Молодость быстро включила мозги, пока остальные ловили шпионов. Переводчик тут же представился и вынул бумаги. Капитан стал внимательно читать листок с печатью. Печать была такая мощная, что мне и со стороны разгляделось, какая эта была мощь, вероятно, того самого могучего ведомства, перед которым обычно и волосы вытягиваются по стойке смирно, даже те, которые пружинками скручены, а кровь холодеет. Но скорее всего это я сочиняю, потому что капитан не принял стойку, а только отдал честь и приказал отпустить фотографа. Значит возможно печать была Наркомата иностранных дел. Иностранцы поспешили откланяться и с переводчиком отправились в сторону чёртова колеса. Капитан сделал лёгкий жест головой, и одинаково одето-стриженные секретные сотрудники (сексоты), разбежались по парно, не побоюсь даже написать, копытно, в разные стороны.
Вот они, красавцы, словно неприметные отдыхающие горожане. Среди толпы, среди людей. Стерегут мирную дремоту полусонных советских граждан. Но весь смех, как раз в их натужной и однообразной неприметности.
Я вспомнил, как однажды, когда на меня, как на предпринимателя, завели уголовное дело, открывал металлическую дверь Департамента экономической безопасности Министерства внутренних дел Российской Федерации (ДЭБ МВД РФ). Если не знать, можно было подумать обычный подъезд обычного жилого дома. И запахи подъездные. За металлической дверью было небольшое фойе. Дальше была дверь-решётка, многократно крашенная отвратительным ядовитым зелёным цветом. Сидел дежурный. Через решётку было видно, как по длинному, не первой свежести, коридору, стены которого также были покрашены ядовитой краской, сновали молодые люди в однотонных рубашках с короткими рукавами. Бритые или коротко стриженые. Тёмные брюки, тёмные ботинки и, обязательно, в руках или через плечо сумочка-портфель. Эдакая большой важности барсетка на ремешке.
– Какие же они все одинаково одетые, – подумал я тогда. – Лица и комплекции у людей разные, а как будто одинаковые. И как будто гражданские. Ан, нет. Это у них своего рода униформа такая. Похожие рубашечки, похожие брючки, похожие сумочки. Буду теперь знать, как мента летом в толпе вычислить. Коротко стриженые головы, однотонные рубашки с короткими рукавами, тёмные брюки, тёмные ботинки и обязательно эти дурацкие сумочки-портфели. И у каждого – своё задание. Каждый кого-то разрабатывает. Каждый к кому-то уже прицепился прищепкой. Каждый уже в кого-то впился, как пиявец. А, ведь я, когда-то, после фальшивых советских книжек о подвигах УГРО, мечтал быть следователем. Закончил бы юридический… И был бы… Чур, меня, чур.
Навстречу мне в то время, с другой стороны решётки, уже подходил сотрудник ДЭБ МВД РФ. Тридцатилетний, невысокого роста, с блёклыми чертами лица. На такого посмотришь и не запомнишь никогда. Не на чем взгляд зацепить. В глаза никогда не смотрит, да и глаза то пустые. В светло-серой рубашке с короткими рукавами, коричневых брюках, коричневых ботинках. Ан, нет! Постой, да это и не ботинки вовсе. Это сандалии! Потрясающе. Вот на сандалиях и зацепился тогда взгляд. И это были не какие-то модные спортивные сандалии. А устаревшие. Примерно так из 70-х. Его, наверное, бабушка воспитывала. Родители, скажем, погибли при исполнении. Они же все, блядь, потомственные негодяи. И воспитывала его бабушка. Униформу государство определило. А сандалии – бабушка. Мне даже жалко его стало. Это как на известную чёрно-белую фотографию конца 60-х годов смотришь, где нынешнее и вечное первое лицо в молодости стоит со своими школьными друзьями, сегодняшними долларовыми триллиардерами, жмётся к ним с портфельчиком, а на ногах войлочные ботиночки прощай-молодость… Никогда не доверяйте пиявцам в сандалиях. Ну, или в войлочных ботиночках прощай-молодость.
Мой пиявец попросил дежурного открыть решётку. Рукопожатие вялое, тельце рыхлое с женоподобными округлыми боками и узкими плечами.
А ведь ещё несколько минут назад от солнечного дня у меня блуждала лёгкая улыбка на лице. В этой же душной атмосфере хорошо было разве что только чеснок жрать и осиновый кол точить. Чтобы вампиров отгонять. И вдруг среди этой серой однообразной вампирской массы появились двое. Девушка и мужчина. Вот это сразу видно – обычные. Гражданские. И одеты нормально. И пахнуло нормальностью. Только у девушки лицо было совсем белое, убитое. В таких случаях говорят лица нет. Страх. Лицо красивое. Но на нём застыл страх. И видно, что идёт по инерции. Не видит перед собой ничего. А рядом взрослый мужчина семенит. Голову в плечи вжал. Наверное, заместитель её. А она, наверное, генеральный директор чего-нибудь. Какой-нибудь ООО-шки или ИП-шки. И вот недоплатили что-то, сокрыли, уклонились. И кошмарят их теперь эти стриженые мальчики по экономической безопасности…
– Девушка, у вас такое прекрасное лицо, – сказал я тогда. – Не дайте этим упырям себя запугать. Всё равно всё пройдёт и всё будет хорошо, – мне захотелось ещё что-то приятное сказать той девушке, чтобы поддержать её в трудную минуту.
Но девушка меня не услышала. Заместитель её только злобно на меня посмотрел.
– Да, мужик, ты то её, видать, и подставил, – подумал я, – раз с такой злобой на меня посмотрел. Лебезишь перед ней, а рыльце то у тебя нехорошее. Эх, девушка! Гнала бы ты подальше от себя этого говнаря…
– Мне нравится, Алексей Олегович, что вы такой оптимист по жизни, – сказал сопровождавший меня мой пиявец сандалиевый. – И сотрудники ваши говорили, что вы никогда не унываете…
Этот то пиявец и допрашивал по нескольку раз каждого моего сотрудника, каждого моего прораба, каждого начальника участка, главного инженера и главного бухгалтера. Бухгалтерша тогда и сдала ему всё со всеми потрохами. Женоподобный, безликий, пустоглазый, в бабушкиных сандалиях, когда я его пожалел, а накопал на меня здорово. На две статьи. И не пожалел. Был майором. А когда всё закончилось меня же попросил поздравить его с подполковником. Я поздравил. Накопал то грамотно, всё доказал и следователю меня, тёпленького, передал.
Мы поднялись на какой-то этаж. И через некоторое время зашли в большую комнату-кабинет. Пиявец предложил присесть возле свободного стола, а сам, куда-то отошёл. Я стал разглядывать обитателей этого кабинета. Их было человек 5-6. И каждый чем-то занимался. Один писал, другой звонил, третий что-то обсуждал с четвёртым. На меня никто не обращал никакого внимания. И все они, конечно, были одеты в однотонные рубашки с короткими рукавами, тёмные брюки, ботинки. Сумки-портфели лежали либо на столах, либо стояли рядом. Интересно им их выдают, или они их самостоятельно покупают? На своё жалованье?