Москва, 1941
Шрифт:
В Москве 31 июня был подписан приказ командования Московского военного округа № 01/оп войскам г. Москвы и Московского района «О мероприятиях по борьбе с авиадесантами противника в районе г. Москвы». В нем предупреждалось о возможности высадки крупных авиадесантов в районе столицы и указывались меры, которые должны были послужить успешной борьбе с ними. Организовывались два сектора: восточный и западный, радиусом до 150 км, в которых борьбу с десантами должны были вести войска НКВД, создававшиеся истребительные отряды, да и местным жителям требовалось проявлять бдительность. К этому призывала центральная печать, газеты публиковали
«Всякая попытка высадить парашютистов встречает самый энергичный отпор. Так, например, при высадке вражеского воздушного десанта в местечке X (Украина) стоявшая поблизости кавалерийская часть Красной Армии немедленно атаковала и уничтожила весь десант в момент его приземления», – радовалась газета «Правда» 27 июня. Но эта заметка лишь подтверждала страхи о том, что десанты могут быть везде. А если рядом нет частей Красной Армии? Впрочем, в большинстве случаев слухи о высадке десанта оставались слухами.
О парашютистах говорил и Сталин: «Мы должны организовать беспощадную борьбу со всякими дезорганизаторами тыла, дезертирами, паникерами, распространителями слухов, уничтожать шпионов, диверсантов, вражеских парашютистов, оказывая во всем этом быстрое содействие нашим истребительным батальонам».
Иван Серов в своих записках вспоминает о случае «массового десанта» утром 22 июля 1941 года. Над Москвой появился одиночный самолет Ju-88, который, возможно, проводил аэрофотосъемку результатов ночной бомбардировки. Иван Серов спустился в приемную Наркомата внутренних дел на площади Дзержинского. Там, по его словам, уже были «паникеры Абакумов, Кобулов, Мамулов и другие. Вместе со мной вошел Чернышев В. В. – военный человек, заместитель НКВД».
«Вдруг раздались выстрелы из пушек. Мы подскочили к окну. Через несколько секунд в воздухе появились разрывы шрапнели. Все закричали: "Парашютисты!" Оказалось, психоз и до нас дошел.
Я говорю, что это разрывы шрапнели. Со мной с пеной у рта стали спорить, что это парашютисты. Разозлился и обращаясь к Чернышеву, говорю: "Ты, Василий Васильевич, военный человек, узнаешь, что это разрывы шрапнели?". Он поколебался и сказал: "Да, это скорее всего шрапнель"».
Так продолжалось минут 40, а дальше стали поступать «донесения» из разных районов Москвы о выброске немецких парашютистов – из Химок, из Сокольников, из Мытищ и так далее. Сообщения продолжались два часа. Дошло это до Ставки Верховного командования, которая запросила ПВО Москвы, где заявили, что произошла ошибка.
После разбора специальной комиссии НКВД выяснилось, что в небе действительно был один Ju-88, на перехват которого выслали истребители. Зенитчики, не имея опыта в распознании самолетов, открыли по ним огонь шрапнелью. «Многие из генералов наркомата обороны всю эту ложную тревогу приняли на веру, да к тому же, как мне потом сказали из наркомата обороны, решили не снижать бдительность войск и не говорить, что это была ложная тревога и пальба». Нет сомнения,
Александр Верт, как иностранец, сам часто сталкивался с проявлениями шпиономании. «Казалось, что люди всюду видели шпионов и парашютистов. Ехавшие со мной из Архангельска сержанты английской армии в первый же день пережили очень неприятное приключение. С аэродрома они отправились в Москву на грузовике с багажом миссии. На углу одной из улиц их остановила милиция. Вокруг собралась толпа, удивленная незнакомой английской формой, и кто-то воскликнул: "Парашютисты!", после чего толпа стала волноваться и кричать. В результате сержантов отправили в отделение милиции, откуда их в конце концов вызволил один из сотрудников посольства.
По разным поводам производилась проверка документов, и было совершенно необходимо иметь их в порядке, особенно после полуночи, когда для хождения по городу требовался специальный пропуск. Нерусская речь немедленно вызывала подозрение».
М. М. Пришвин описывает, как, гуляя в окрестностях Старой Рузы, он увидел на лугу чей-то портфель, и пока рассматривал, как вокруг него летала пара ворон, на луг вернулись косцы. «Они уходили позавтракать всего на полчаса, и когда уходили, ничего на лугу не было, а теперь вот портфель, толстый накругло, как большой беременный кролик. Все стали как вкопанные от изумления. Кто-то хотел сунуться, его остановили:
– Забыл войну с финнами? там даже часы, а не только портфели взрывались!
– Не бойтесь, – сказал я, набрав в лесу камней.
Я хотел камнями из-за дерева растрепать портфель и обнажить его содержание. Но женщины остановили меня и заставили бросить камни. Страшно казалось не то, что в портфеле может быть мина, а страшен тот, кто положил этот портфель.
И разве можно касаться такого без милиционера?
Кто-то побежал, и скоро пришел милиционер, моим способом вскрыл портфель с одеялом и переменой белья.
Может быть, это вовсе и не шпион. Догадываюсь, что это собака вытащила портфель из куста, где ночевал и пошел по своим делам кто-то…»
Ополченец Абрам Евсеевич Гордон вспоминал курьезный случай, произошедший во время поездки в июле 1941 года в Москву за бутылками с горючей жидкостью. Ополченцы были одеты в форму темно-серого, почти черного цвета, которую получили в подмосковном учебном лагере. «Мы первым делом бросились в булочную, что рядом с Курским вокзалом (в июле 1941 г. продовольственные карточки в Москве еще не были введены). Машину оставили под присмотром рядового Петровского, отличавшегося не только высоким ростом, но и необычайной для того времени внешностью – у него были усы и небольшая бородка.
Конец ознакомительного фрагмента.