Москва 2077. Медиум
Шрифт:
Я много времени потратил на обдумывание различий между мной и Надей. Я, можно сказать, кожей прочувствовал эти различия. Спинным мозгом. Поэтому ответ был у меня давно готов.
– Они уже дома, – ответил я.
– Что? – переспросил Мураховский.
– Они уже дома, – повторил я.
– Дома, – повторил за мной Мураховский, уставился себе под ноги, схватился обеими руками за волосы и потянул за них. Потом поднял лицо со страдальческой и в то же время жестокой улыбкой на нем. – Дома, значит… Пошли!
Он снова вытолкнул меня в коридор, из
5
В конце сырого подземного коридора Мураховский потушил факел, потянул на себя ручку стальной двери, и вскоре мы оказались в просторном помещении с круглыми стенами, диаметром, наверное, метров десять. На высоте около четырех метров начиналась крыша, которая представляла собой конус из узких досок, сходящийся в точку, расположенную над центром комнаты, так что возникало ощущение, что мы были накрыты громадной вьетнамской шляпой. Под самой крышей по всей окружности шли окна, и в комнате было довольно светло.
Я узнал помещение. Мы просто оказались внутри того здания, которое стояло рядом с вышкой посередине городка. Зачем было пробираться к нему по подземному ходу, я не понимал. Возможно, такова процедура инициации? Но во что?
Внутри играли в шашки двое пацанов в холщовых брюках и рубахах навыпуск. На коленях у женщины в русском сарафане сидела четырехлетняя девочка, раскачивала ножками в красных ботиночках и накручивала на палец светлый волнистый локон.
Посреди комнаты возвышалась на половину человеческого роста сияющая труба из нержавейки с полметра в диаметре. В нее озабоченно и испуганно заглядывал худой мужчина в очках и белом халате. В стороне, в широком антикварном кресле сидел полковник Бур. В сияющем чистотой синем костюме в узкую светлую полоску.
«Значит, это и есть «Кругляш», о котором говорил мой новый знакомый Дивайс», – подумал я.
Если я был прав, то Кругляш больше всего напоминал что-то среднее между детской комнатой в каком-нибудь санатории и научной лабораторией.
– Начинайте! – сказал Бур, даже не кивнув мне.
Женщина, приподняв ноги на носки, подвинула девочку у себя на коленях и представилась.
– Меня зовут Катя, – сказала она.
– Иван, – сказал я. – Здравствуйте. Кажется, мы уже виделись в столовой.
У женщины были короткие волосы, крашенные в черный цвет, и полные тоски светло-карие глаза. Взгляд ее и манеры чем-то напомнили мне манеры директора школы, в которой работала Надя, ну и, может быть, Чагина, из чего я сделал вывод, что женщина принадлежит к немногочисленному племени неправильных дерганых.
– Это Миша, – показала женщина на черненького кудрявого мальчишку.
Мальчишка с интересом посмотрел на меня.
– Привет, – помахал я ему, и он улыбнулся, озарив комнату.
Как страшно я успел соскучиться по улыбкам тихих за эти несколько дней, растянувшихся в целую вечность! Покашляв, я едва удержал слезы, наворачивающиеся на глаза. Это движение не осталось незамеченным мальчишкой.
– А это Гриша. – Женщина показала на второго пацаненка, рослого и светловолосого, в котором я узнал сорванца, обрызгавшего водой из бассейна Светлану, дочь Бура.
– Значит, Миша и Гриша, – сказал я. – Все понятно.
Что именно «понятно», я и сам, конечно, не знал. Но мальчишки, по-видимому, знали. Они переглянулись и засмеялись. Человек в белом халате бросил на Бура многозначительный взгляд. Бур кивнул ему.
– А можно, мы будем называть вас дядя Ваня? – спросил черненький Миша.
– Конечно! – ответил я.
Ко мне подошел человек в белом халате. У него было очень неприятное лицо. Нижняя губа отвисала и открывала десны и плохие зубы. Глаза быстро двигались, словно в горячке, вероятно, отражая движение тысяч проносящихся у него в голове мыслей.
– Присядьте вон там, – указал он мне на вертящийся офисный стул родом прямо из офиса цифровой эпохи. – Мы сейчас поиграем с детьми. А вы постарайтесь понять смысл нашей игры. Если я скажу «Иван!» – подключайтесь. Ну что, Катя, давайте начнем с Ирочки, – сказал он, и женщина сняла девочку с колен и подвела ее к полкам с игрушками.
Девочка сразу же потянулась за пушистыми желтыми утятами с черными бусинами вместо глаз.
– Мама! Сними утят! – попросила девочка. – Пожалуйста! Сними!
– Сейчас, малыш, – ответила Катя. – Давай сделаем, как в прошлый раз. Помнишь? Зажигаем экранчик и идем играть с утятами.
Ниже игрушек на полке стоял плоский экран компьютера. От него шли проводки к компьютерному блоку, который темнел внизу, и к большому аккумулятору, стоявшему рядом.
Девочка подошла к дисплею и сказала: «Зажгись!»
Раздался щелчок. На компьютерном блоке вспыхнула зеленая лампочка, раздалось урчание, которого я не слышал уже шесть лет, и через несколько секунд дисплей замигал, осветился, а потом на него выплыла переливающаяся всеми цветами радуги заставка в виде слова WORD!
Мураховский, Бур, Катя – все, кроме детей, смотрели на меня. А я отвернулся и, только собравшись с духом, снова взглянул на оживший дисплей. Если бы я не сидел на офисном стуле, а стоял, то скорее всего потерял бы сознание. Это было так, словно я услышал «талифа куми», или что там говорил Иисус Лазарю.
То, к исчезновению чего все давно привыкли, то, что считалось мертвым и, возможно, навсегда, – вдруг ожило. Кроме того, это была та самая ужасная в своей издевательской простоте заставка, которая вдруг выскочила на всех компьютерах мира в День Переворота, после чего все компьютеры, смартфоны, айпады, плейеры, видеорегистраторы и десятки других цифровых устройств отошли в небытие.
В общем, привет с того света производил впечатление. Это был удар, от которого нелегко оправиться.
Девочке дали утят, и она ушла играть на толстом мате бордового цвета.