Москва – Ерофеево

Юха Августа

Врач остаётся глуха к моим просьбам. Говорит, что не может взять на себя ответственность за мою жизнь и ночь мне придётся провести у них. Страх. Паника. Слёзы. Прошу вас, я не хочу здесь оставаться. Я пришла сама и вы не можете меня здесь держать. Но нет. Нет пути назад. Меня выводит из кабинета сухонькая дама с косящими глазами. В коридоре мои друзья. Обнимаю их, говорю, что они привезли меня не туда. Обливаю пальто Подруги слезами. Обнимаю, как в последний раз.

Поворачиваюсь к Олегу. Он протягивает ко мне руки, улыбается. Он такой красивый. Его глаза сияют добротой и сочувствием, и в этом длинном уродливом коридоре они единственное тёплое и светлое, что осталось в моей стремительно

уменьшающейся вселенной. Обнимаю его. И меня уводят. Деревянные двери с замком. Коридор узкий. Поворот. Ещё одна дверь.

Пост медсестры. Меня раздевают до нижнего белья. Выдают ночную рубашку большую не по размеру и цветастый халат. Разрешают взять из привезённый вещей тапочки, смену белья, чай, крендельки. «Москва-Петушки», моё сокровище, остаётся лежать на дне сумки. Её уносят уносят уносят от меня равнодушные руки. Связь с реальным миром, связь с прошлым всё тоньше, всё тоньше. Меня ведут в палату без двери.

Глава три. Смотровая палата.

Смотровая палата – это такой перевалочный пункт для только поступивших. Она на десять мест, из которых было занято шесть, если считать вместе со мной. У самого входа в палату лежит девушка, она голая и привязанная к кровати. Для того, чтобы привязать пациента, используют длинные тканевые полоски, как бинты, только плотнее. Обычно они свёрнуты в рулоны и хранятся в шкафу с больничными нарядами. Когда ты только поступаешь, тебе ничего нельзя. Отбирают кольца, личные вещи, книги. У меня забрали даже очки. Передвигаться без очков при минус 4,5 очень сложно. Реальность и так трансформируется постоянно, а тут ещё и не хочет обретать четкость.

Мне выделяют кровать у самой стены. Я сжимаюсь в комок, слёзы льются из глаз. Любимый любимый, посмотри, до чего я докатилась.

Голая девушка открывает глаза и смотрит на меня через всю палату. А потом говорит «Она плачет потому, что боится. Её пугает жизнь, которая её сюда привела». Чертовски верно, незнакомка, чертовски верно.

А затем она рассказывает всей палате вот такую историю «У меня был котик, он жил в деревне. Я приехала туда и нашла у него блошку. А потом еще одну. Мне сказали, что котику можно смазать головку керосином, и тогда все блошки уйдут. Я столько керосина налила ему на голову, что он выпрыгнул с 4 этажа и спрятался в подвал. Он еще пожил немного. Два дня. А потом сдох.»

Девушка заплакала. Я плакала тоже. Пришли медсёстры с поста – пожилые милые дамы, принесли с собой для меня шприц со снотворным. И я, закрыв глаза, отдала себя на милость всепоглощающей темноте, впервые за долгое время погружаясь хоть и не в здоровый, но глубокий сон.

И всё закончится вот здесь

В большом доме на тысячу окон

И все закончится на мне —

Одном из тысячи стёкол.

Я больше не увижу тебя,

Твой взгляд, твой смех и объятья.

Я больше не буду, скуля,

В надежде звать тебя, звать я…

Глава четыре. 6 февраля.

На следующий день было знакомство с врачом. Медицинский персонал здесь всех называет «девочки». Мой врач проводила меня до своего кабинета, поговорила со мной. В другую клинику, с более свободным режимом с моими порезами нельзя, говорят, что там почти как в санатории. Назначили уколы и по 1/2 таблетки снотворного на ночь.

Была беседа с психологом. Много плакала – вытаскивать из себя события произошедшего было очень больно. Все говорят, что это Он плохой, но разве если бы я была хорошей, он сбежал бы от меня? Это все я, никчемная старая уродина.

Здесь очень не хватает музыки. Спасаюсь тем, что у себя в голове напеваю любимые песни.

«Останемся здесь

В невыносимо полной

Пустоте,

Где нет ни книг,

Ни стереосистем.

Остановить бег

И, наконец,

Прижать тебя к себе

В дали от чаек…» 2

Меня перевели в палату номер два. А на подушке номер 22. Везде двоечки, мое любимое число. Забавно. Разрешили забрать очки, книги и, пока никто не видит, я, воровато оглядываясь, спрятала фигурку порга в карман тёплой кофты.

2

группа ZOLOTO, песня «Останемся здесь»

Рядом со второй палатой реанимация. В ней всегда закрыты двери, и там кричат. В прошлую среду там был только один мужчина, он кричал как кит несколько раз в день. Пару дней назад появилась женщина – она кричит утром и вечером. Лежа в относительной тишине вечерней палаты я прислушивалась к этим крикам и пыталась выявить какую-то закономерность этих звуков. По минутам или хотя бы, по времени суток, но нет. Крик, не привязанный к движению минутной стрелки, свободный от хлопков дверей и разговоров вокруг, разливался по коридору, натыкался на преграды в виде растений, влетал в дверные щели палат и будоражил тех, кто ещё способен сопротивляться наркотическим снам.

Я тебя увидела

Ты и правда такой

И вонь от тебя

Тащилась,

Как из пасти собачьей.

Заблудившийся гений,

Трусливый герой,

Хрупкий маленький зай -

Не иначе.

Я увидела так,

Будто я не во сне,

Я учуяла запах -

Какое блаженство

Утопать в реальном,

Хоть и дерьме,

Чем каждое утро

В твоём совершенстве.

Глава четыре. 7-10 февраля.

Мне несколько раз в день делают уколы. Сил хватает лишь на то, чтобы сходить в туалет и доползти до столовой за чаем. В голове отчаянные мысли, горячие и тяжёлые. Я больше никогда не прикоснусь к Нему. Не потрогаю его волосы, не смою бережно и трепетно свою кровь с его бёдер. Не уткнусь носом в трепетную ямочку ключиц. И не увижу, как он любуется мной. Никогда. Никогда. Никогда. Никогда. Все это теперь – только в прошлом. А я – застрявшее в настоящем недоразумение. Он даже не знает, где я. Потому что к чему? К чему Ему такая как я? Утренняя истерика обычно сменяется апатией. На завтрак ем йогурт, который привезли родители. Пью чай. Здесь кружки из пластика, а тарелки – металлические миски. Вилок и ножей нет. Кашу, суп, второе – все приносят в больших вёдрах. И ты, выполняя роль своеобразного конвейера передаёшь тарелки с горячей едой до края стола. И с отвращением смотришь в свою тарелку.

Глава пять. 11 февраля.

Скучаю по Нему невыносимо. Таблетки снимают кокон отчуждения и защитные барьеры, в которые загоняет тебя разум. И все воспоминания сыпятся, сыпятся, сыпятся на тебя градом в твоей голове, ранят, восхищают и болят. Я никогда этого больше не испытаю. Все, что мне осталось – это моя память о Нем. О нас. О себе, счастливой и радостной с Ним. О ванной в прованском стиле. Запахе вербены и чёрного чая, остывающего на подоконнике. Его ногах под моими, мокрых, голых, нежных. И аромате свежего молодого камамбера. И о том, как Он улыбался мне, а я отводила непослушную чёлку, отросшую, с любимого гениального лба.