Москва – город проклятых
Шрифт:
Они сидели вдвоём за столиком, пили отличное вино, ели шашлык и о чём-то разговаривали. А вокруг с лёгким шелестом падали с редеющих деревьев на землю ржавые, сухие листья. Совсем как люди, что неумолимо уходят один за другим. Стас вспоминал многих друзей, которых почти всех потерял. «Смерть жатву жизни косит, косит. И каждый день, и каждый час добычи новой жадно просит и грозно разрывает нас».
Обратно решили пойти пешком. Нина словно не замечала его светлой грусти, была напротив весела и беззаботна. Много смеялась. Они шли по набережной Москва-реки. Проезжавший мимо трамвай взвизгнул на повороте, он схватил жену в охапку, плашмя рухнул на асфальт и подмял подругу под себя. Всего месяц назад, как он был последний раз под обстрелам — сработал рефлекс: мина! Хорошо, что было много грязи. Но конечно, лицо жены всё равно будь здоров, всё было в ссадинах и грязи. Вот тогда то он и дал слово больше
В камере было очень душно, большая скученность людей, тяжёлые запахи тел и несвежего белья — к атмосфере камеры ещё предстояло привыкнуть.
Под соседней шконкой мучился совсем молоденький паренёк лет восемнадцати. Он постоянно ворочался и вздыхал, почему-то у него не было даже матраса. Вероятно, кто-то более сильный отобрал казённый матрас у безропотного юнца. Такие слабые телом и духом здесь обречены, если только вовремя не прибьются к стае…
Мало того, что бедняге было жутко неудобно на бетонном полу, так он ещё запросто мог серьёзно застудиться. Капитану стало жаль салагу, и он уступил сынку своё место, а сам присел на корточках возле двери, прислонившись спиной к её холодной поверхности. Закрыл глаза. «Надо хотя бы пару часов покемарить, — убеждал он себя. — Впереди предстоит ещё один бесконечно долгий день. Ежеминутно придётся быть настороже, в боевой готовности». Ясно, что его снова и снова будут пытаться подловить на какой-нибудь подставе. Как накануне вечером, когда ему попробовали «впарить» мысль, будто по местным законам, новенький до прихода другого новичка моет за всех посуду и полы. В ответ Стас предложил умнику другое правило, чтобы этим занимались «старички», как уже освоившие все хитрости помойного ремесла. Дедушка на привилегированной койке усмехнулся на его реплику. Вслед за стариком и остальные лишь посмеялись, хотя вначале шутка Легата многим тут очень не понравилась.
Ни смотря на то, что поспать почти не удалось, Стас поднялся раньше всех. После бессонной ночи голова была как в тумане, мышцы ватные, не звенят, чтобы привести себя в нужное состояние сразу начал делать силовую разминку. Через какое-то время посыпались ехидные замечания и комментарии. Активней других ёрничал приблатнённый парень лет двадцати пяти, называвший себя просто Димоном. Сухой и темнолицый, будто высохший, он был похож на татарина, при разговоре сверкал золотым зубом. Вряд ли он имел серьёзный авторитет среди местной братвы, но явно пытался за счёт других продвинуться в здешней иерархии. Под одобрительные ухмылки и смешки Димон предложил новичку вместо фрайерской зарядки вымыть лучше парашу. Сказано это было как бы в шутку, но получив одобрение братвы, Димон осмелел и объявил, что вовсе не шутит и стал с угрозами давить на Стаса, что его очередь мыть туалет. Выражение его лица становилось всё агрессивнее. Все с интересом ждали, чем кончится дело. В том числе дедуля у окна. Старичок вообще был занятный персонаж. Подрагивающая, как на пружинах седая голова его наводила на подозрения, что у дедули начинается болезнь Альцгеймера, грозящая слабоумием. Если это так, то скоро он уже не сможет почитывать свои газетки, интересоваться миром вокруг и даже перестанет узнавать близких. «Пенсионер» и сейчас выглядел безобидным. Трудно было представить старичка серьёзным преступником. Ему давно пора было в богадельню, а его жестоко держали в тюрьме. Впрочем, уголовники относились к божьему одуванчику с большим почтением. Возле него постоянно суетились двое шестёрок. Один, к примеру, чай заваривает или массаж делает, другой мух отгоняет и всегда готов выполнить любое поручение.
Так вот, задремавший дед, проснувшись от громких голосов, повернулся на бок, подоткнул голову рукой и с любопытством наблюдал за очередной разборкой. Стас понял, что пора показать народу зубы. Он не собирался повторять прежней ошибки с местным «петухом». Нужно держаться жестко. Пришлось слегка дать Димону по требухе, чтобы не выступал, и пару раз мокнуть его мордой в ту самую парашу, о чистоте которой он так заботился. Никто пока не вмешивался в их разборку, а против опытного бойца провокатору крыть было нечем. Униженный уголовник откатился на свою шконку и стал орать оттуда на обидчика и оскорблять, называя «ментом позорным» и прочими малоприятными прозвищами. Стас спокойно ему объяснил, что или пусть перестаёт выступать, или, мол, нам тогда нужно разобраться с тобой до конца один на один. Ещё долго со своей койки Димон сверлил Легата ненавидящим взглядом, но драться так и не решился. Хотя мокнуть уголовника головой в парашу означает нанести ему страшное оскорбление. Такие обиды смываются только кровью…
Однако ни удовлетворения, ни спокойствия эта маленькая победа Стасу не принесла. Он не так уж долго успел прослужить в полиции, чтобы хорошо изучить уголовные понятия, но интуиция подсказывала, что идти приходится по очень тонкому льду. Атмосфера вокруг постоянно наэлектризовывалась. Такие шавки, как Димон, хотя и не имеют большого веса среди уголовников, всё же считаются у блатных за своих. Он же тут абсолютно чужой. Более того, по статусу примерно такой же пария, как и «опущенники». Ситуация была до того непредсказуемая, что Легат стал готовиться к нападению сразу целой своры, понимая, что вероятно для таких случаев у старожилов припрятаны заточки.
К счастью, нарастающее напряжение немного разрядило удивительное явление. Вскоре после завтрака вдруг открылась дверь и на пороге возникло нечто. За матрасом его не было видно, но оно громко рявкнуло:
— Привет честной братве, достойной уважения! Век воли не видать, а в натуре, ага.
Матрас проследовал в центр камеры и только тут все, наконец, смогли увидеть его чудаковатого обладателя. Долговязый и сутулый, весь какой-то нескладный и нелепый, одна козлиная бородкой сама по себе чего стоила! На мальчишеской физиономии нового «пассажира» старательно поддерживалось совершенно зверское выражение, оттопыренные уши вновь прибывшего «авторитета» были малиновыми от волнения. С первого взгляда было видно, что паренёк напуган, но пытается скрыть это за показной наглостью, изображая из себя жутко засиженного авторитета, то есть желая сойти за своего, чтобы не избили и не унизили. Так некоторые животные «перенимают» окраску и прочие внешние признаки хищников. Кажется, по-научному это называется мимикрией. Только выглядело такое поведение нелепо.
Парёнёк был в тренировочных штанах и майке. Все руки, плечи и шея «авторитета» покрывала нательная живопись. Но наколки не были похожи на «зековские». Скорее они указывали на принадлежность к какому-то направлению молодёжной субкультуры. Как и кепка-бейсболка с изображением креста, черепа и надписью по-английски, которую он носил козырьком назад. На ногах у парня были крутые кроссовки оранжево-белого цвета. От них ещё пахло новой кожей.
Весь подёргиваясь, словно на пружинах, — имитируя развязную походку истинного урки — «новосёл» продолжил концерт. Поощрительно похлопывая каждого по плечу, он заорал:
— Чо, в натуре, грустные такие? Тюрьма — наш дом родной! Гуляй, братва!
Никто не ответил на его тираду, однако публика с интересом наблюдала за кривляньями чудика. Паренёк чуть стушевался, забегал по проходу (пять шагов в обе стороны) и задорно предложил:
— Ну, чо, бродяги, чифирнем по-арестантски?
Один из уголовников, которого тут звали Счастливчиком, быстро скумекал, что можно развлечься, поэтому состроил наивную морду и скромненько пояснил:
— Мы, мил человек, первоходы. Чифирить не умеем. Заварка у нас есть, ты завари себе, а мы, обезьянки, поучимся.
Розеток в камере не было, так новичок соорудил «факел» из куска одеяла, на котором вскипятил в алюминиевой кружке воды и щедро сыпанул в неё чая. Сидит, давится в одно жало. Видно, что совершенно не привычен к такой гадости, но кто-то чудаку рассказал, что в тюрьмах непременно принято чифирить. Кривится, — тошнит его сильно, но он крепится — ведь чифирь все рецидивисты хлещут.
Тогда Красавчик спрашивает с самым почтительным видом:
— Скажи нам, о мудрейший, а зачем чифирь хлебают? Мы слышали, что от него мозги в кисель превращаются.
Ставший зелёным после самодельного напитка клоун тем не менее нашёл в себе силы ухмыльнуться и снисходительно похлопать наивного аборигена по плечу:
— В натуре, земеля, кто тебе такую лажу пронес? Для настоящего пацана чифирок — первое дело! Он кровь гоняет, бодрит.
Новичок не понял подначки и начал рассказывать народу про тюремные обычаи, про арестантское братство. Он нес бред с самым умным видом. Урки его постоянно тормошили и просили поведать о том, как правильно сходить в туалет или подойти к двери, как обратиться к сотруднику и друг к другу, а он был и рад потешать народ. Легату было жаль его, но что тут можно поделать, если человек сам, по доброй воле, лезет башкой в петлю?!