Москва и ее Сестры
Шрифт:
– Бабуля, кто я? – спрашиваю ее.
– Детка, ты Ягеллона. Сестра, если хочешь.
– Ба, а Сестры – мы кто?
Ядвига Карловна недовольно поджимает губы, потом спрашивает маму:
– Как считаешь, пора?
– Думаю, уже можно, – отвечает та, пристально вглядываясь мне в лицо.
Нас, Сестер, очень мало. Каждый ребенок – дороже золота. Девочки рождаются только в Тени. Будущие Сестры живут то в Тени, то в человеческом мире. После первых регул девочек начинают учить. Повзрослев, мы становимся настоящими Сестрами.
Рано или поздно
От мамы и бабушки узнаю немного. Бабуля – из вятичей, она из двенадцати первых Сестер. Зовут Ба не Ядвигой, ее настоящее имя выговорить трудно даже мне. Ее серебряные украшения – творения деда. Хочу узнать о нем больше, но бабуля плотно сжимает губы. Мне кажется, или правда: на ее глазах выступают слезы. Впервые за всю жизнь вижу Ба такой. Об отце узнаю и того меньше. Единственное, что мама сообщает: он поляк. Так заканчивается мое детство и безмятежность. Скоро будет первый Призыв.
Потом перед глазами мелькают лица: мужчины, женщины, дети. Спасенные и погибшие. Мне сложнее с каждым Призывом. Наступает день, когда на тропе появляются шипы. Сначала их немного, потом становится больше. Чем хуже человеку, тем требовательнее Тень. Хищные лианы – редкость. Они оплетают тех, кого мне трудно спасти. Совет запрещает кровавые действия, но я слушаю не всегда. Как с тобой. Как с Мальчиком.
Опять удар электрического хлыста. Я снова отвлекаюсь от сообщения Совета.
Ноябрь сорокового. Вечер, темно. Иду от Самотеки к дому. Тебя нет, я уже не жду. На голову сыпется мокрый снег. Под ногами такая же каша, как сегодня. Сквозь дома прошлого проступает современное Садовое. В спину толкает ветер, оборачиваюсь. Там светится призрак Сухаревой башни. Якоб предупреждает. О чем? И к чему огни на доме Нирнзее?
Прохожу мимо памятника Ленину. Сквозь него причудливо светится эстакада. До нее больше двадцати лет. Мимо мчатся машины-призраки. Они из завтра.
Ба уже неделю ждет гостя. Спрашиваю, кто к нам собирается. Она улыбается и молчит. Мама машет рукой и переводит разговор на другую тему.
У подъезда сталкиваюсь с мужчиной в форме. Перед глазами замечаю петлицу. Старший лейтенант. Как ты. Хотя по званию выше, я поднимаю руку. Слышу твой голос:
– Товарищ военврач третьего ранга!
Потом ты узнаешь меня:
– Геля!
Ты впервые видишь меня в форме. Сверху доносится театральный шепот рыцаря, от которого шарахаются призрачные лошади в упряжках.
– Госпожа Ягеллона, мессер ожидает вас битый час. Будьте милостивы, впустите его в тепло.
Вот кого ждет Ядвига Карловна. О, хитрая бестия! О чем же предупреждает Якоб? И для чего зажигают огни?
Мы поднимаемся в квартиру. Бабуля открывает дверь сразу, как раздается звонок. Фамильные серьги позвякивают при каждом движении. Мне кажется, что вижу то самое парадное платье, в котором она выводит в свет меня и маму. Нет, так не бывает: придворный наряд с фижмами и глубоким вырезом давным-давно выставляют в музее как образец искусства каких-то там швей.
Ба этим вечером мягкая и улыбчивая. Она похожа на обычных бабушек. Она забирает мокрые шинели, уносит их сушиться. Главное – не показывать гостю, как это делается у нас.
Все готово к чаю. Стол освещают свечи. Лица скрывает полумрак. Старинный фарфор и серебро купаются в теплом трепещущем свете.
– Не возражаете, Иван Николаевич? – спрашивает бабушка. – Маленький каприз пожилой дамы. Посидим при свечах, как в юности.
Она не уточняет, в чьей юности зажигали живой огонь вместо электрического. По стенам бегут причудливые тени. Рыцарь за окном ругает мокрый снег и сырость.
За столом к нам присоединяется мама. Она чинно пьет чай, прощается и уходит к себе. Потом нас покидает Ба, и мы остаемся вдвоем. Мы говорим всю ночь напролет.
Скоро утро. Снег успокаивается. Ты собираешься уходить. В прихожей наши пальцы встречаются, когда подаю шинель. Впервые за столетия нет переплетения нитей, вспышек. Только твоя теплая рука. Мне радостно и страшно. Сердце бьется как сумасшедшее.
– Я завтра уезжаю. Вернусь в декабре.
– Ты говорила. Я буду ждать. Не забудь, Геля, Новый год встречаем вместе.
Мы не разнимаем рук. Я все еще чувствую твою ладонь, когда картина меняется.
Я дома. Тот же обеденный стол накрыт к чаю. Ночь. За окном кто-то смешал башню Оружейного переулка и Сухареву. Ты сидишь рядом, Ба – напротив. Ее серьги позвякивают при каждом движении головы.
– Геля, ты закрываешься болью, как щитом, и мне никак не поговорить с тобой. Позволь хотя бы во сне достучаться.
Ты шепчешь мне на ухо:
– Выслушай Ядвигу Карловну.
Потом ты целуешь меня в висок и прижимаешься к волосам. Как тогда, в апреле.
Бабушка молчит, смотрит себе на руки. Она поднимает на меня полные боли глаза и говорит:
– Геля, ты спрашивала о дедушке. Звали его Федором. Отец его, Василий, был известным серебряных дел мастером и передал дело сыну. Женился Федор рано. Его первую жену я не знала. Она умерла родами. Твой дед с маленьким Васей остались одни. Тогда же к нему перебралась старшая сестра – вдова с двумя детьми. Она и растила мальчика.
Бабуля недолго молчит, вытирает глаза рукой. Звенят браслеты. Она их поправляет и говорит:
– Это работа Васеньки.
Потом Ба хмурится и продолжает:
– Мальчику было лет пять, когда в город пришла лихоманка. Болели в каждом доме, дети умирали. Тетка Марья меня нашла и привела. Там-то мы впервые и встретились с Федором. Две недели я выхаживала мальчика. Тяжело. Ты же знаешь, целительство – не самая сильная моя сторона. Когда ребенок выздоровел, поняла: не могу уйти, сердцем прикипела к Федору.
Она взмахивает рукой.
– Вот ты все на Эффект свалила бы. А он ничего нового не создает. Если готов человек влюбиться в Сестру, так и случится. Это настоящее чувство. Тебе снился Сергей Петрович, я знаю.