Москва-матушка

Крупняков Аркадий Степанович

— Ради бога, синьор, скорее одевайтесь,—зашептала она.— Приехали татары и с ними больная женщина. Ее велят положить в эту постель. Идемте, я вас проведу в спальную покойного хо­зяина.

Открыв боковую дверь, служанка потянула Демо за руку. Ос­тавив его в совершенной темноте, она неслышно вышла, и уже через минуту в спаленке Торы раздались грубые мужские голоса. Прош­ло полчаса, и, наконец, в комнату, где находился Демо, снова не­слышно вошла гречанка.

— Не беспокойтесь, синьор, все обошлось благополучно. —

Прилягте на кровать, через час они уедут. Вы очень полюбились моей госпоже, она велела не отпускать вас без нее.

— Что это за люди? — спросил Демо.

— Какой-то знаменитый вельможа. Они едут из Солдайи и везут девушку необыкновенной красоты. Говорят — купили, а я знаю, что они ее украли. Девушка в дороге потеряла сознание — ее везли завернутую в ковер. Сейчас она пришла в себя и лежит

на постели хозяйки. Приказано покормить, но пищу принять она

отказалась. Когда все ушли, она попросила меня, сообщить о своей судьбе ее отцу — солдайскому купцу Никите Чурилову. Обещала много денег за это.

– - Боже мой, это же Ольга! — воскликнул Демо.

– - Тише, синьор, вы ее знаете?

— Я хочу поговорить с ней.

— Как можно! Вас убьют, если увидят. Да и мне несдобро­вать. Нет, я не пущу вас. — И служанка загородила собою дверь. Демо понял, что силой тут ничего не сделаешь.

— Скажи, сколько ты у хозяйки получаешь за работу?

— Пять золотых в год, готовую пищу и одежду.

— Как тебя зовут?

— Энея.

— Послушай, Энея. Я хочу дать тебе столько денег, сколько тебе не заработать у Торы и за тридцать лет. Я дам тебе сто сонмов. Вот они, в этом кошельке.

— Что я должна сделать?

— Мы развяжем синьориту, и ты поможешь вывести ее через эту комнату во двор.

— Ни за что на свете! Меня татары убьют тотчас же.

— Сто сонмов немалые деньги, Энея.

— Зачем они мне, если я буду убита.

— Ты будешь жива,—убедительно заговорил Демо. — Татары не тронут тебя, ибо им нужно будет спешить в погоню. А ты пре­спокойно возьмешь сто сонмов и откроешь свою лавочку в Кафе или в Суроже.

— Нет, нет! Я боюсь и ни за что не соглашусь на это.

— Двести сонмов, Энея! Сто сейчас и сто после удачи.

— Простите, синьор, я не хочу умирать. Я ухожу.

— Что ж, иди. Согласившись, ты будешь иметь двести сонмов и девяносто девять шансов из ста на то, что останешься живой. Первый же шаг, который ты сделаешь, уходя от меня, будет шагом к твоей смерти.

— Синьор хочет убить меня?!

— Нет, что ты. Я просто напишу татарам записку, что ты вы­дала мне их тайну, а сам поеду в Сурож и сообщу купцу о том, где его дочь. Татары и без меня за милую душу снесут тебе голову.

— О, святая Деспина, какой вы жестокий человек,— простона­ла женщина, поняв, что у нее нет выхода. — Я подчиняюсь, но моя смерть ляжет тяжелым грехом на душу синьора.

— Нам не следует бояться, Энея. Я еще не раз побываю в твоей лавчонке в Кафе. Вот, держи твои сто сонмов и принеси для девушки какую-нибудь одежду.

Удача всюду сопутствовала молодому ди Гуаско. В течение десяти минут Ольга была развязана.

Не потревожив спавших на сеновале татар, Деметрио взял хозяйское седло, оседлал запасного вороного коня' и тихо вывел его из конюшни. Посадил на него Ольгу, вскочил на своего серого, и через минуту всадники растворились в темноте ночи.

* * *

Полуденным зноем дышит летний день. Дорога от монастыря до города словно посыпана солью. Из-под ног коня клубится пыль и тяжелыми тучами ложится на без того серые листья кустарника. Горячий воздух струится перед лицом Теодоро волнистыми ручья­ми, и очертания впереди лежащих предметов колеблются, как живые.

Теодоро не замечает жары. Только что закончился обряд кре-

щвния, и он теперь человек православной веры. Последняя пре­града к сердцу возлюбленной снята, ничто не помешает ему же­ниться на Ольге. Сейчас он снова увидит ее — от этой мысли серд­це Теодоро наполняется радостью. Покачиваясь в седле, он поет:

До свидания, Тереза,

Тереза, прощай!

Я скоро вернусь

И женюсь на тебе!

Около дома Никиты Чурилова, своего будущего тестя, Теодоро сошел с коня и постучал кольцом в створку резных ворот. Подож­дал малость, еще постучал, но на дворе никто не появился. Нако­нец заскрипел засов, Теодоро толкнул створку ногой и оказался перед матерью Ольги.

— Простите меня за беспокойство,— смущенно произнес Тео­доро. — Я думал, что мне откроют слуги. А вы сами...

— Слуг-то нету, голубчик мой,— сквозь слезы проговорила Ки­рилловна,— в поисках все.

— В каких поисках?

— Беда великая пришла в наш дом. Ведь Оленька пропала!

— Как пропала?

— Вчера пошла по цветы с Василисой-подружкой, и до сей поры нет. Никитушка со слугами весь город обшарили, нигде кровинушки нашей не нашли,— Кирилловна опустилась на сту­пеньку крыльца и, закрыв лицо, залилась слезами.

— Куда же она могла деваться? — тревожно спросил Теодоро и тут же вспомнил: «Святых отцов берегись, сынок». «Неужели так скоро? — произнес он про себя. — Но если это дело святых отцов, значит, Ольга жива, они не могут ее убить, она не виновата. Они просто решили ее спрятать».

— Не плачьте, я уверен, что Ольга жива, и даю слово — найду ее. Мне кажется, я знаю, где ее надо искать. Подождем синьора Никиту, посоветуемся, и все будет хорошо.

— Дай-то бог, дай бог,— шептала старая мать. — Мне, греш­ным делом, худые думы в голову идут — уж не руки ли на себя наложила, сердешная.