Москва силиконовая
Шрифт:
У Аллы был спокойный характер воина, она поверила и принялась ждать. Прошел месяц, другой, третий, четвертый. Отек действительно сошел, и выяснилось, что одна грудь большая и задорно смотрит вверх, а вторая – чуть поменьше и подозрительно косится в сторону. Почмокав мясистыми губами, врач сокрушенно покачал головой: придется переделывать. Да, такое иногда случается. Никакой медицинской ошибки не было, просто вот так отреагировал ее организм. Ну ничего, как говорится, дважды снаряд в одну и ту же яму не попадет, поэтому надо срочно готовиться к повторной операции.
И Алла взяла на работе очередной внеурочный отпуск. В прошлый раз она врала об умершей во Франции родственнице,
Вторая операция показалась ей более легкой – на этот раз боль была привычной и совсем не адской, и на второй день она села за руль, а на пятый – вышла на работу.
Прошел месяц, второй, третий, четвертый. Алла сходила с ума и лезла на стенку – она всегда считала себя горячей и страстной, а тут… Восемь месяцев без секса, а ведь она живая, здоровая, красивая. Дошло до того, что она возбуждалась от занятий на велотренажере. Пришлось сыграть в эмансипированную вамп и заказать по Интернету вибратор – он был красивый, блестящий, почему-то глянцево-зеленый, но воспользоваться им она так и не решилась. В последний момент ее разобрал смех. Раньше такие проблемы решались просто, бесхитростно и в бешеном ритме города: она шла в ближайший приличный бар, устраивалась у стойки, заказывала ром-колу и краем глаза рассматривала окрестных мужчин. И среди них почти стопроцентно находился тот, чей взгляд запускал в ее организме священные химические реакции.
Но на этот раз она не могла так поступить. Алла впервые стеснялась своего тела, стеснялась, как угловатая девочка-подросток с прыщавой спиной. Ее грудь. Она выглядела ужасно. На этот раз обе груди были одного размера – ура, это победа! – но один имплантат почему-то все время съезжал куда-то в подмышку. Ей приходилось носить утягивающее компрессионное белье, и это было ужасно.
Когда Алла поняла, что чуда ждать бесполезно, она наняла дорогого адвоката и вместе с ним отправилась в офис любезного седовласого врача. А там ее ждал сюрприз – помещение клиники занимал теперь магазин игрушек. В витрине одиноко стояла увеличенная копия Барби, глупо улыбающаяся, пластмассовая, дурацкая, такая же, как сама Алла. Она села на тротуар и заплакала, и юрист отпаивал ее новопасситом и коньяком.
Конечно, она нашла другого врача. Светило. Самые высокие цены в городе. Очередь на три месяца вперед. Он едва взглянул на ее грудь, сразу начал так кричать. Ругал ее за безответственность. Назвал ее врача бездарным мясником. Довел до слез. Сказал, что работа настолько топорная, а фактура – настолько сложная, что он не может взяться за переделку – только испортит себе репутацию. У Аллы впервые в жизни случилась истерика. Она вцепилась в кожаный диван и заявила, что никуда из клиники не уйдет, пока ее не прооперируют, и что она согласна заплатить двойную цену и подписать любые бумаги об отсутствии претензий.
Он, конечно,
Операцию назначили на тот же вечер.
На этот раз Алла не обольщалась. Ей казалось, что она больше никогда не сможет поверить в хорошее. Или вообще кому-нибудь поверить, в особенности мужчине с замашками Джеймса Бонда. Она даже не смотрела в зеркало до первой перевязки – то ли хотела отсрочить естественную истерику, то ли просто боялась сглазить. Зря, кстати, боялась – даже через неделю после операции, отекшая и в синяках, грудь выглядела вполне соблазнительно. Она недоверчиво улыбнулась врачу и полезла за кошельком, хотелось озолотить его, отдать последнее. Но тот хмуро покачал головой:
– Подождите благодарить, еще ничего не видно.
– Но меня уже все устраивает! – веселилась Алла. – А ведь еще не сошел отек.
– Вот это меня и пугает. У вас и так был дефицит тканей, а еще так искромсали…
Словно сглазил.
Прошел месяц, другой, третий, четвертый…
Ее новая грудь была красивой – большой, приятной формы, с аппетитно торчащими сосками, только вот стоило Алле наклониться, как на ней проявлялись какие-то волны, бугры и впадины. Такое осложнение называется контрактура, сказал врач. Можно подождать годик и попробовать переделать.
Скупо попрощавшись, Алла навсегда покинула клинику.
Да, она была не из породы лузеров, депрессирующих невротиков или склонных к болезненной рефлексии самоубийц. Она научилась с этим жить, постепенно пришла в себя, на работе эта история забылась, у нее начали появляться новые мужчины.
Только вот с тех пор она всегда занималась любовью, не снимая бюстгальтера.
Обрадовалась ли я новой работе?
Нет.
Понравился мне коллектив?
Нет, нет и еще раз нет.
Захотелось ли чему-то научиться у хлыщеватого Дениса и словно только что спустившейся с шеста Алены? Всколыхнули ли они мои карьерные амбиции? Мечтала ли я в один прекрасный день стать похожей на них – уверенной в себе и в будущем, обеспеченной, беззастенчивой, нагловатой?
О боже, ну, конечно, нет!
Тогда почему я продолжала участвовать в этом цирке? Почему позволила Денису усадить меня в такси и там беспардонно нарушать мое личное пространство, дыша ментолом мне в лицо? Почему не убежала без оглядки, не забыла об этой странной компании, как о ночном кошмаре?
Ответ простой: безысходность. Моя безысходность красила волосы в цвет воронова крыла и приклеивала три ряда накладных ресниц. Она покупала дешевые презервативы и нарочно оставляла их на самом видном месте – видимо, чтобы я оценила степень ее искушенности и сексуальной зрелости. Она материлась как надзиратель колонии строгого режима и отказывалась мыть за собою чашки. «Не хочу портить ручки!» – так аргументировала она. Как будто бы у меня рук нет. Моя безысходность была вечно голодна: ее жадно трепещущие ноздри улавливали врывающийся в форточку аромат палаточной курицы-гриль и уютный запах домашнего борща, который варила по выходным соседка. Казалось, она даже сквозь эфирную толщу телеэкрана могла уловить божественное благоухание кухни Юлии Высоцкой. Она требовала, требовала, требовала. Маленькое жадное создание. Кровожадное. Наглость Челси с каждым днем матерела, наливалась цветом, полноводно разливалась, заполняя собою все мое бесхитростное пространство. С этим срочно надо было что-то делать – хоть что-нибудь. Устроить ее в какой-нибудь лицей, на курсы при МГУ, в спортивную секцию – хоть куда-нибудь, только чтобы часть ее негатива доставалась преподавателям и тренерам.