Москва в очерках 40-х годов XIX века

Москва в очерках 40-х годов XIX века/ [Сост.: А.Р. Андреев]. – М.: Крафт+, 2004, – 336 с. – ISBN 5-93675- 083-3

Агенство CIP РГБ

Печатается по изданиям:

П. Вистенгоф. Очерки жизни Москвы. СПб., 1847.

И. Т. Кокорев. Очерки Москвы 40-х годов XIX века. М., 1932.

Составитель А.Р. Андреев

Работы давно забытых бытописателей Москвы посвящены жизни различных слоев московского общества 40-х годов XIX века. Блестящие балы и повседневные заботы, коммерческие предприятия и народные гулянья, типы московских жителей, их обычаи и нравы – вот некоторые из тем книги, предлагаемой читателю.

П. Вистенгоф

Москва, как феникс из пепла, воскресающая после целого ряда катастроф и злоключений, разражавшихся над нею, представляет чуть ли не единственный в этом отношении город в мире.

В течение трех десятков лет после пронесшегося над нею урагана 1812 года город усиленно развивался, как в смысле территории и населения, так равным образом и в промышленном отношении.

В 1840 году в Москве уже 35 тысяч жителей, 12 000 домов, около 400 церквей и монастырей, а между прочим, после пожара 1812 года в Москве «остались без перемен только несколько правительственных зданий, и количество полицейских будок, которых как до пожара, так и после было 360; количество рынков, рядов и больших учреждений осталось то же; увеличилось количество каменных казенных домов с 387 на 402 и частных с 2180 до 3261» [1] .

Разрушенные здания и жилища энергично отстраивались вновь. В 1819 году уже лишь более 300 частных домов «стояли не только не отстроенными, но даже не огороженными заборами, а мостовые перед ними – в хаотическом беспорядке» [2] . Впрочем, некоторые из них не были застроены до начала семидесятых годов прошлого столетия. Далее всех были видны руины на Тверской в домах Гурьева, теперь Сазикова, и на Пречистенке в доме Всеволожского, теперь – Военного ведомства [3] .

Быстрота, с которой воскресала спаленная пожаром Москва, как бы свидетельствует о жизнеспособности ее и лишний раз подчеркивает отношение к ней всех русских: она именно и есть то море, в котором «сливаются ручьи всех чувств и стремлений русского народа – может быть, бессознательно, но все же мощно и неудержимо».

«Благодаря этому, после пожара 1812 года и до наших дней, – пишет Вистенгоф, – с каждым годом наружный вид Москвы украшается быстрою постройкою огромных, красивых домов, принадлежавших казне и частным лицам.

Тротуары на многих улицах сделаны из асфальта или дикого камня и не представляют тех затруднений для пешеходов, как это было несколько лет назад; площади везде чисты и украшены фонтанами».

Вообще же дома в Москве строились в один, два и до четырех этажей; последних было очень немного; излюбленная стройка москвичей того времени – в два этажа.

Улицы, во всем разнообразии построек, все же «не имеют никакого особенного отличия друг от друга», и «огромные дома перемешаны часто с небольшими домиками».

«Если это противно принятому плану новейших городов, – замечает современник, – не менее того в Москве, это разнообразие имеет свою хорошую сторону. Вы видите палаты вельможи подле мирной хижины ремесленника, которые не мешают друг другу, у каждого своя архитектура, свой масштаб жизни; ходя по Москве, вы не идете между двумя рядами каменных стен, где затворены одни расчеты и страсти, но встречаете жизнь в каждом домике отдельно.

Холмы, на которых расположена Москва, доставляют удовольствие наблюдателю, раскидывая перед

ним чудесные картины; часто, идучи по какой-нибудь кривой извилистой улице, вы вдруг видите себя на вершине горы, под вами расстилается огромный город с его бесчисленными башнями, церквами и высокими колокольнями».

Странно, своеобразно застраивалась Москва. Без определенного плана: где кто сел, там и строился.

И строилась, не признавая никаких правил архитектуры, никаких – в громадном большинства случаев – запросов эстетики.

Белинский [4] следующим образом объясняет эту московскую своеобразность: «Вследствие неизбежного вторжения в Москву европеизма, с одной стороны, и в целости сохранившегося элемента старинной неподвижности, с другой стороны, она вышла каким-то причудливым городом, в котором пестреют и мечутся в глаза перемешанные черты европеизма и азиатизма. Раскинулась и растянулась она на огромное пространство [5] : кажется, куда огромный город. А походите по ней, – и вы увидите, что ее обширности много способствуют длинные, предлинные заборы. Огромных зданий в ней нет; самые большие дома не то, чтобы малы, да и не то, чтобы велики; архитектурным достоинством они не щеголяют. В их архитектуру явно вмешался гений древнего Московского царства, который остался верен своему стремлению к семейному удобству.

Стоит час походить по кривым и косым улицам Москвы, – и вы тотчас же заметите, что это город патриархальной семейственности: дома стоят особняком, почти при каждом есть довольно обширный двор, поросший травою и окруженный службами».

Самый бедный москвич, если он женат, не может обойтись без погреба, и при найме квартиры более заботится о погребе, где будут храниться его съестные припасы, нежели о комнатах, где он будет жить. Нередко у самого бедного москвича, если он женат, любимейшая мечта целой его жизни – когда- нибудь перестать шататься по квартирам и зажить своим домком. И вот, с горем пополам, призвав на помощь родное «авось», он покупает или нанимает на известное число лет пустопорожнее место в каком-нибудь захолустье и лет пять, а иногда и десять строит домишко о трех окнах, покупая материалы то в долг, то по случаю, изворачиваясь так и сяк. И наконец наступает вожделенный день переезда в собственный дом; домишко плох, да зато свой, и притом с двором – стало быть, можно и кур водить, и теленка есть где пасти; но главное, при домишке есть погреб – чего же более?

Таких домишек в Москве сороковых годов было неисчислимое множество, немало их и теперь; они-то и способствуют ее обширности и особенно ее своеобразию.

Эти домишки, по словам Белинского, попадались сплошь да рядом даже на лучших улицах Москвы, между лучшими домами, так же как хорошие (т.е. каменные в два и три этажа) попадались в самых отдаленных и плохих улицах между такими домишками.

В этом отношении Москва представляет из себя нечто единственное в своем роде, и не только в России, но и в Европе вы не найдете похожего на нее, хотя бы только с внешней стороны, города.

И недаром из Европы приезжают любоваться к нам не Петербургом, а именно Москвой.

Главной улицы в Москве нет и никогда не было.

Есть лишь улицы более оживленные, артерии уличной жизни или – по выражению Вистенгофа, «народной деятельности».

Среди них особенно выдающимися в сороковые годы прошлого столетия считались: Тверская – потому, что на ней находился дом московского военного генерал-губернатора; Кузнецкий мост – потому, что это место модных лавок и «косметиков», а также и встречи представителей тогдашнего beau monde’а, где, по замечанию Грибоедова, можно купить слишком многое; Ильинка – потому, что на ней Гостиный двор и Биржа, а следовательно, центр торгово-промышленной жизни.