Москва. Путь к империи
Шрифт:
«Отдайте палачам Плещеева. Пусть они его казнят на виду у толпы. Ей хочется крови!» — повелел Алексей Михайлович, повторяя слова своего учителя.
Плещеев, видимо, на чудо надеялся, вышел из Кремля спокойно, не дергался, не сопротивлялся, хотя лицо его было бледным, как бахрома редких облаков, не спеша гулявших над Кремлем. Палач вел его к лобному месту, но не довел. Люди выхватили из сильных рук палача быстро обмякшего Плещеева, и в дело пошли палки — проверенное орудие толпы, дешевое и в ближнем бою меткое.
С хрустом треснула
Довольная толпа разбрелась по Москве. Нужно было осмыслить случившееся, порадоваться, нужно было допить мед и вина из погребов разграбленных домов, нужно было похоронить опившихся соратников…
На следующий день толпа вновь надвинулась на Кремль.
«Морозова! Траханиотова!!» — Ей, как взбесившемуся вампиру, крови было мало и мало.
Морозов еще рано утром хотел сбежать из Москвы. Москва его не выпустила. Ямщики, хоть народ и негрубый, где-то даже степенный, — но ведь они тоже из толпы, — узнали боярина, и едва ноги от них унес совсем недавно всесильный правитель.
«Морозова! Траханиотова!»
Царю очень жаль было Морозова, но Траханиотову удалось сбежать из Москвы, из «своей очереди». Алексей Михайлович послал князя Пожарского к народу. Князь обещал людям разыскать беглеца, и толпа ему поверила на время. Чудом удалось схватить Траханиотова возле Троице-Сергиевой лавры. Несчастного разбогатевшего родственника Милославских привезли в Кремль, надели ему на шею колоду, повели по городу.
Народ был доволен сим действом. Особенно понравилась людям работа опытного палача, снявшего с плеч нагулявшегося боярина колоду, ударившего топором по крепкой, еще совсем не старой шее. Гул одобрения тревожной дрожью пролетел над толпой: «Молодец, хорошо головы рубишь!»
Палач перед толпой не ответчик: как учили, так и рублю. Но в тот день ему приятно было собственное мастерство: все-таки угодил народу, это видно было по жестам гордого обладателя тяжелого, для казней предназначенного топора.
В Кремле несколько минут тоже радовались казни Траханиотова, надеясь, что хоть его кровь насытит разбушевавшегося вампира. Но вдруг в гуле над лобным местом исчезли одобрительные нотки, и Морозов понял, что пришла его очередь. Вел он себя, надо сказать, спокойно, хоть жить ему еще очень хотелось. В самом деле, много он, человек талантливый и неглупый, не доделал в своей жизни. Властью недонасытился, золотишка недобрал, погреба недоукомплектовал. Нет, много дел еще нужно было совершить боярину Морозову. Нельзя ему было помирать.
А кому же черед умирать, если толпа, насладившись видом отрубленной головы Траханиотова, уже заурчала злобно: «Морозова!» Если не дать ей боярина на расправу, то… она совсем с ума сойдет, она в Кремль ворвется, она… нет-нет, русская толпа в середине XVII века царя-батюшку ни за что бы не тронула. Такой у нее был идеал. Алексей Михайлович догадывался об этом, но все же душа его робкая тревожилась.
«Морозова!» — зрел голос толпы у лобного места, и тут, на счастье царского учителя, на Дмитровке вспыхнул пожар, огонь быстро перелетел на другие улицы. Он отвлек людей от злых мыслей, но ненадолго.
Бояре и сам царь после тушения пожара угощали народ медом и вином, пытались с помощью духовенства успокоить людей. Приняты были и административные меры: многие чиновники лишились выгодных мест. Но все эти меры лишь слегка пригасили огонь страстей. В любую минуту бунт мог вспыхнуть с новой силой. Морозов был жив, это не нравилось толпе.
И тогда царь совершил поступок, на который способны немногие. Однажды после крестного хода он вышел к народу, дождался, когда утихнет шум многочисленного люда, и сказал очень простые, совсем не царские слова. Он не корил людей за разбой и грабеж, казалось, даже был на их стороне, «отчитался о проделанной работе»: Плещеева и Траханиотова казнили, многих корыстолюбцев лишили должностей, в ближайшем будущем царь обещал сделать все, чтобы подданным жилось намного лучше. Люди добрые, толпа вдруг резко подобрела, слушали его, боясь пошевельнуться, ушам своим не верили.
А затем царь всея Руси попросил своих подданных даровать жизнь Морозову, который стал Алексею Михайловичу вторым отцом. «Мое сердце не вынесет его гибели», — сказал царь со слезами на глазах, и люди поняли его. «Многие лета великому царю! Делай так, как Богу и тебе будет угодно». Морозов был спасен.
Его отправили в Кирилло-Белозерский монастырь, подальше от толпы, через некоторое время он вернулся в Москву, но никогда больше не занимал высокие посты в Кремле, старался делать добро людям…
Соборное уложение 1648–1649 гг
В середине 1648 года Алексей Михайлович исполнил данное народу обещание уравнять в Русском государстве всех жителей перед законом, повелел группе бояр вместе с духовенством и Боярской думой упорядочить все существующие законодательные акты, указы прежних царей и создать новое законодательство, новую правовую базу страны. Этим важнейшим делом занимались князья Никита Иванович Одоевский, Семен Васильевич Прозоровский, Федор Федорович Волконский и дьяки Гаврила Леонтьев и Федор Грибоедов.
Комиссия приступила к работе, а царь тем временем запретил продажу табака, даже повелел предать огню весь табак, бывший в казне и предназначенный для продажи.
Алексей Михайлович, казалось, делал все, чтобы удовлетворить желания народа, исполнить данные ему обещания. Но удивительное время досталось этому доброму человеку: народ, чуя послабление и думая, что совестится государь за вины ему одному известные, не очень вникал в суть деяний царя, да и мало что знал об этом. Волна бунтов все равно покатилась по стране.