Москва. Путь к империи
Шрифт:
У Никона и Алексея Михайловича вполне могли сложиться подобные отношения, если бы Никон не мечтал о власти. Он мечтал о ней всегда. Даже в те два года в Воскресенском монастыре, когда дни его были заполнены организаторско-административными заботами.
Весной 1659 года Никон узнал, что крутицкий митрополит совершил обряд, который мог совершать исключительно патриарх, тут же написал царю строгое нравоучительное письмо. Царские бояре были начеку. Они намекнули Алексею Михайловичу (уже не юноше, но опытному мужу!), что Никон опять занимается не своим делом. Российский монарх намек понял верно и приказал обыскать бумаги отрекшегося патриарха. Никон узнал об этом и написал царю резкое письмо, после которого отношения между ними стали еще хуже.
Никона удалили в Крестный монастырь на Белом море, а в 1660 году в Москве на Соборе было решено избрать другого патриарха
Никон прибыл в Воскресенский монастырь, но здесь его ждали неприятности чисто житейские, к которым вчерашний «великий государь» был абсолютно не готов. Узнав о том, что Собор лишил Никона патриаршества, окольничий Боборыкин затеял с ним тяжбу из-за земель в окрестностях монастыря. Бывший патриарх, все еще надеясь на дружеское расположение к себе царя, написал ему по этому поводу письмо, в котором он… обвинял не столько Боборыкина, сколько царя. Не нашел он общего языка и с Питиримом, подозревая его в том, что он якобы подослал в Крестный монастырь на Белом море дьякона Феодосия с заданием отравить Никона. Правда, никаких доказательств в пользу этого серьезного обвинения бывший патриарх привести не мог. Два года, проведенные Никоном в Воскресенском монастыре, были для него сущим адом. Боборыкин и другие бояре, Питирим и многие священнослужители, отвечавшие на резкие выпады Никона, а то и сами нападавшие на него, часто выводили из равновесия этого потерявшего над собой контроль человека. Два года сплошной нервотрепки на фоне постоянного ожидания то ли чего-то очень радостного, то ли неотвратимо-печального. Впрочем, радостные надежды с каждым месяцем таяли, а предчувствие надвигающейся беды усиливалось.
Никон понимал, что его противники готовятся к решительному бою, он уже не хотел и в глубине души боялся борьбы. Он боялся Собора, он знал, что ему не выстоять в одиночку против ученых мужей Восточной церкви и против своих врагов, готовых растоптать его, унизить, как унижал его Боборыкин своими тяжбами.
И случилось худшее.
В 1662 году в Москву прибыл Паисий Лигарид. Этого образованнейшего человека недавно отставили от должности Газского митрополита, и он мечтал проявить себя в столице России, угодить богатому царю. Началась откровенная травля бывшего патриарха: Паисий Лигарид, отвечая на 30 вопросов, составленных от имени боярина Стрешнева, обвинил Никона по всем статьям.
Сын крестьянина Мины ознакомился с обвинениями греческого отставного митрополита и целый год писал книгу возражений и оправданий. Литературно-полемическим мастерством Никон владел отменно. Родись он в Древней Греции времен Демосфена, мир получил бы еще одного великого творца ораторского искусства, но судьба поместила этого человека в другой точке пространственно-временного поля и поставила перед ним задачи совсем иного рода, нежели те, которые решали риторы Эллады. Оправдываясь перед Лигаридом, бывший патриарх Московский нападал на всех своих обидчиков, не сдаваясь, не признавая поражения, не признавая обвинения.
Алексей Михайлович вынужден был созвать в конце 1662 года еще один Собор, чтобы сокрушить на нем бывшего своего друга. Никон, окруженный со всех сторон сворой врагов, прекрасно понимал, как трудно ему будет бороться на Соборе за свою правду, за свою честь. Он посылал царю письма, в которых просил Алексея Михайловича помириться с ним, но то ли его послания не доходили по русскому обыкновению до монарших очей, то ли царь невнимательно читал их, то ли, и это вероятнее всего, у него окончательно созрело решение уничтожить Никона как политического, государственного и религиозного деятеля — ожидаемой реакции из Кремля затворник Воскресенского монастыря не дождался. Зато до него дошли слухи о том, что царь приказал архиепископу Рязанскому Иллариону составить полный список всех обвинений против Никона, призвать на Собор восточных патриархов. Эти действия Алексея Михайловича полностью и убедительно опровергают утверждения некоторых ученых о том, что окончательный разрыв между сыном Мины и сыном Федора Михайловича Романова наступил по вине первого летом 1663 года, когда затравленный Никон огрызнулся и произнес знаменитую анафему Боборыкину. До нее еще было полгода! Еще теплилась в груди бывшего патриарха искусительница-надежда, последняя надежда на друга своего.
Перед Рождеством 1662 года Никон в строгой тайне покинул Воскресенский монастырь и отправился в Москву. Он хотел встретиться с Алексеем Михайловичем и крепко надеялся, что ему удастся примириться с великим государем российским. Это был его последний шанс избегнуть избиения на Соборе. Холодной рождественской ночью прибыл Никон в Москву, праздничной ночью. Но подарка от судьбы он в ту ночь не дождался. Верные люди известили его о том, что царь не будет встречаться с ним. Кому служили эти люди верой и правдой, сказать трудно. Вполне возможно, что среди них были действительно верные друзья Никона, искренне желавшие ему добра. Быть может, кому-то из них удалось подействовать на царя, и тот обещал им принять опального патриарха, а значит, тайная поездка воскресенского пленника в столицу и впрямь давала какой-то шанс Никону. Быть может, противники примирения двух друзей вовремя узнали о грозящей опасности и ликвидировали ее в самый критический момент. Но если отбросить эти и другие гипотетические «может быть» в том темном деле, слабо освещенном современниками тех событий и позднейшими исследователями, и предположить, что рождественская поездка была одним из актов широкомасштабной травли Никона, предпринятой ближайшим окружением царя, то можно себе представить состояние нечаянного московского гостя, оказавшегося в Светлый день Рождества Христова перед царскими хоромами, где хитромудрые организаторы «встречи» под свет праздничных свечей мед-пиво пили, о своей победе говорили да Никона хулили. Невеселое настроение было у Никона в ночь под Рождество Христово. Последняя попытка поладить с царем закончилась унизительным поражением, и хорошо, что над Москвой стояла холодная ночь и никто не видел бывшего патриарха, человека, слишком высоко взлетевшего над миром и теперь низринувшегося с вершины и больно ударившегося о землю заледенело-твердую.
В ту же ночь нечаянный гость покинул столицу и отправился в свою обитель.
Люди, организовавшие эту «встречу», прекрасно знали характер Никона. Он не мог простить подобное унижение никому. Он не мог спокойно обдумать сложившуюся ситуацию, понять, кто и зачем травит его, он не попытался даже найти контрмеры, точные ходы, он остался самим собой, он был слишком искренним и наивным, чтобы даже в этом положении измениться, приспособиться к противнику, найти его слабые места, научиться обыгрывать его теми же способами (хитростью, коварством, лестью, показным смирением, неожиданными ударами исподтишка), которыми враги владели великолепно.
Искренность и наивность порождали в душе опального Никона дерзость. Не успел он пережить, перестрадать события печальной рождественской ночи, не успел написать свои язвительные ответы греку Лигариду, как ему вновь стал докучать назойливый и злой, словно осенняя муха, боярин Боборыкин. С осенними мухами у ловких людей с хорошей реакцией один разговор: мухобойкой по стенке или резким махом руки в кулак ее, а затем кусачую на пол или на землю и ногою топ! С людьми типа Боборыкина подобные средства не помогут. Эти люди любят сердиться, когда чувствуют за собой покровителей, и тихо отмалчиваются, ждут, упорно ждут, когда покровителей у них нет. Очень сложно судиться с такими терпеливыми людьми — дождавшимися своего часа. Особенно сложно, когда их покровители являются твоими противниками. Никону не повезло с Боборыкиным вдвойне. Люди этого боярина занимали земли патриарших крестьян, устраивали, чувствуя силу за собой, побоища, а Никон никак не мог доказать судьям, что эти земли принадлежат ему по праву, что даже сам царь Алексей Михайлович одобрил решение патриарха поставить в этих краях подмосковный монастырь. Судьи не принимали доказательства Никона, и он взорвался, не выдержал.
Летом 1663 года он предал Боборыкина такой двусмысленной анафеме, что ее можно было применить и к Алексею Михайловичу со всем его большим семейством.
Боборыкин, желая выслужиться в очередной раз, поспешил к царю и донес ему об анафеме. Богопослушный Алексей Михайлович срочно созвал архиереев, рассказал обо всем и, обливаясь горючими слезами, воскликнул: «Пусть я грешен; но чем виновата жена моя и любезные дети мои и весь двор мой, чтобы подвергать такой клятве?»
Архиерей с трудом успокоил царя, после чего активная подготовка к Собору продолжилась с еще большим рвением.