Мост через бездну. Книга 4
Шрифт:
А какой была во Франции эпоха Возрождения? Что французы называют этой эпохой? Французы были, есть и остаются рудиментарной нацией, они очень глубоко втиснуты душой в эти традиции. Они держались за свои традиции до последней секунды. Поломал их кардинал Ришелье, но, надо отдать ему должное, он придал всему новый смысл и новое значение — имперское. Ничего не разрушая, он из образа «вольного сеньора и вассала» сотворил удивительную декартовскую систему планет, вращавшуюся вокруг своего светила — Людовика XIII, а потом и XIV. А в качестве идеальной модели — модели вассалитета и генералитета — Ришелье изобрел прекрасную игрушку — французскую карусель: столб, сверху солнце, и все ездят вокруг на лошадках.
Все готические соборы несут в себе очень глубокий смысл и символ. Места, на которых они строились, тщательно выбирались. Каждый собор обязан был иметь подле себя университет — так полагалось, он являлся источником тайных знаний.
Когда стала оформляться идея масонства, действительно все эти знаки были взяты оттуда, но приобрели уже совершенно другое значение.
Вообще для цеха каменщиков, для тех основоположников, фигуры в чем-то стали иметь чисто рабочее значение. Как фигуру вписать? Она для них была конструктивна и типична. Как вписать фигуру, если строишь здание настолько огромное и оно так переусложнено по своей конструкции, так немыслимо, что для того, чтобы это всё держалось, необходимо было знать, как всё крепится друг к другу. И поэтому у них существовала огромная наука, которую они могли доверить только посвященным — тем, кто мог это делать. Основа любого готического собора — это нервюрные своды. Куда ни кинь взгляд, кругом нервюрные своды. Они должны были присутствовать обязательно и не фрагментарно. Посмотрите, как они сложены, эти нервюрные маленькие колонны: словно пучки нервов, как переплетенные пальцы. Чтобы вся эта сложнейшая конструкция стояла, необходимо было сделать сложнейшие расчеты. Вот в этом и есть феномен Средневековья! Какими они были учеными! А мы говорим: «темная эпоха». И это мы вели речь только о голой конструкции, а ведь собор — это книга. И внутри, и снаружи она рассказывает об очень многом. Если проем надо сделать или скульптуру — всё это должно было иметь сцепку со всем остальным. Вот и приходилось это всё складывать сначала конструктивно, фигуративно, на уровне символического концептуализма, как пустое сооружение, и только потом оно начинало чем-то обрастать. Но интересно не только это. Настоящий католический собор представляет собой буквально музыкальный инструмент. Обратите внимание, что происходит со звуком, когда вы стоите внутри здания? Звук идет сверху. В соборе заложен совершенно необыкновенный феномен акустики. Орган помещается на западном портале, внутри, на линии. Там же и хор. Но вы никогда не слышите звука с этой линии, а только сверху, потому что почти каждый камень, из которого сложен собор, имеет такие дырочки, как в органе. Собор — это пространство, где вы должны находиться не только внутри этой нематериальности, этого света и цвета, но и обязательно внутри звука. Без этого нахождения внутри звука никакой собор немыслим, потому что он становится безголосым.
Учитывая все эти условия, цех каменщиков, имевший очень высокий градус цехового значения, строил здания соборов. Одни каменщики умирали, на их место приходили другие, но продолжали строить по тому же плану и на том же уровне знаний. Они могли что-то улучшить, но это также оставалось анонимным. Никакое посредничество, никакие знакомства не позволяли попасть в эти цеха: или каменщик способен к этой науке, или нет. Поэтому никакой социальной или любой другой связи внутри цехов не было — только сбор мастеров-каменщиков.
Начиная с XI века, а на это есть свидетельства, цех мастеров начинает называть Творцом не Сына Божьего, а Отца.
Одним словом, Мастер, который мог создать шедевр, становился Создателем. Они очень рано привили этот термин к древу цеха каменщиков, и мастера начали носить с собой знак с вышитой на нем буквой «М». Потому что, если ты создал шедевр, ты сотворил некий мир, создал или смастерил его, то ты — Мастер. Это самое высокое звание, которое мог получить художник. Более высокого звания не существовало. Звание Мастера сохранялось довольно долгое время не только за теми, кто был строителями
Многие историки описывают обряд принятия в цех каменщиков. Главный ритуал, который впоследствии, так или иначе, стал перерождаться в масонское посвящение с перчатками, завязыванием глаз, с легендой о Хираме, вначале имел значение высочайшего тайного знания. Чтобы стать Мастером, надо было сдать экзамен на шедевр. А шедевр — это то, что ни до, ни после тебя создать никто не может. Для этого требовался необыкновенно высокий уровень подготовки и талант.
Если экзамен не сдан, можно работать каменщиком или подмастерьем. Но Мастером можно стать только после экзамена.
Одним из этапов экзамена была работа чисто технического плана. Перед экзаменуемым ставили огромный алфавит из символов и смотрели, как он с этим справится. О том, что будущий мастер может виртуозно работать руками, даже не говорили. Это подразумевалось само собой. Например, выточить из кости идеальный шар рукой — это не ступень мастера, это ремесло.
При таком уровне художественной подготовки ремесленники действительно могли делать совершенные вещи: шить одежду, создавать ювелирные украшения, строить соборы. Но мастер должен был не только уметь делать всё, он должен был знать мистико-символический или символо-концептуальный смысл предметов мира: от Вселенной до того, какую вставить жемчужину в колье.
В предыдущих книгах мы с вами говорили об удивительном, уникальном Мастере, представителе западноевропейского Ренессанса Альбрехте Дюрере. Он сделал то, что другим повторить было не под силу. Это его знаменитые офорты: «Святой Иероним в келье», «Меланхолия» и «Рыцарь, смерть и дьявол» — три самых сложных, неправдоподобных и неповторимых по смыслу и искусству, а также не менее знаменитый, многократно вызывавший возмущение современников «Автопортрет» 1500 года. Дюрер был художником эпохи Возрождения, оставаясь при этом абсолютно средневековым человеком. Его работы и исследования были настолько удивительны, что его современники пришли к выводу: такой талант может появиться только в том случае, если художник находится в сговоре с отдельными демоническими силами. Мы можем провести аналогию Дюрер — Фауст. Дюрер — одно из воплощений Фауста, потому что человек не может так сделать.
Томас Манн в своем романе «Доктор Фаустус» (1947 г.) рассказывает о композиторе Адриане Леверкюне, которому сатана прочит выдающуюся роль в культуре нации и в обмен на душу предлагает стать Мастером. Во время разговора они не единожды вспоминают Дюрера. В частности, символ — песочные часы, объясняет который Адриану сатана: «Ещё есть время в запасе, огромное, необозримое время; время — самое лучшее и настоящее из того, что мы даём, и дар наш — песочные часы, ведь горлышко, в которое сыплется красный песок, такое узенькое, струйка песка такая тоненькая, глазу не видно, чтобы он убывал в верхнем сосуде, только уже под самый конец кажется, что всё протекает быстро и протекало быстро, — горлышко узко, до этого ещё далеко, так что не стоит покамест об этом ни думать, ни толковать. Но, милый мой, часы всё-таки поставлены, песок всё-таки начал сыпаться, и вот как раз на этот счёт не худо бы нам с тобой объясниться». В конце концов, Адриан Леверкюн соглашается с сатаной, но уточняет, таким ли образом получил свой дар Дюрер: «Дался же вам Дюрер — сначала «Как я замёрзну после солнца», а теперь, извольте, песочные часы «Меланхолии». Видать, черёд за цифровым квадратом!» В ответ он слышит слова сатаны: «Дары, которые он в свою классическую эпоху сумел получить и помимо нас, ныне можем предложить только мы. И мы предлагаем большее, мы предлагаем как раз истинное и неподдельное — это тебе, милый мой, уже не классика, это архаика, самодревнейшее, давно изъятое из обихода. Кто знает ныне, да и кто знал в классические времена, что такое наитие, что такое настоящее, древнее, первобытное вдохновение, вдохновение, пренебрегающее критикой, нудной рассудочностью, мертвящим контролем разума, священный экстаз?» (Томас Манн. Доктор Фаустус. Жизнь немецкого композитора Адриана Леверкюна, рассказанная его другом. Пер. С. К. Апт).
Мы можем сказать, что Дюрер обходился без нечистой силы, потому что, зная все секреты высшего мастерства, владея прямым и обращенным временем, метаморфозой и метафизикой изумрудных скрижалей, он никогда не позволял себе этим пользоваться, потому что более всего он любил свою бессмертную душу. Он никогда не обменивал ее ни на что.
Фигура Дюрера — исключительная, и мы много о нем знаем, берем ее в качестве примера только потому, что он жил на рубеже XV–XVI веков. По сути своей, по характеру, по роду своих занятий и деятельности Дюрер был идеальным мастером Средних веков. Он нес в себе все черты великих мастеров того времени. Без этого мастерства не могло быть ни кольца, ни пуговицы, ни собора, ни поэзии, ни романа, ни легенды, ни уклада — ни всего того, на чем и сегодня зиждется весь европейский мир, — цехового союза и сотрудничества. Это всё было заложено тогда.