Мост через реку Квай

Буль Пьер

— Вы скажете, что мальчишка вел себя как последний дурак, сэр? Конечно, дурак, но в его положении вряд ли бы кто-нибудь оказался умнее. Я все время наблюдал за ним. Я догадался, что говорил он тому полковнику. Я видел, как он начал карабкаться. Поезд приближался. Я сам ничего не понял когда тот вдруг двинулся на мальчишку. Только потом до меня дошло… А Ширс еще говорил, что Джойс слишком много обдумывает все! Господи, как раз наоборот! Тут нужен был особо изощренный ум. В нашем деле недостаточно перерезать глотку первому попавшемуся! Надо еще знать, правильно ли выбран объект. Кажется, так вы учили, сэр? Здесь нужен был человек с острым нюхом, чтобы понять: этот достопочтенный болван не позволит взорвать у себя на глазах собственное творение. Ведь мост был его личным успехом, личной победой. Полгода он жил мечтой о ней. Цепкий глаз смог бы, наверное, распознать

это уже по тому, как он вышагивал по настилу. Я следил за ним в бинокль, сэр… на устах — блаженная улыбка победителя. Великолепный образец энергичного человека, как любят говорить у нас в Отряде 316! Никогда не сгибается в неудаче, всегда держится до последнего! Он позвал на помощь японцев!

Старый осел с голубыми глазами, наверное, всю жизнь мечтал построить что-нибудь на века. Раз уж не довелось построить город или собор, он взялся за мост! И вы хотели бы, чтобы он позволил разрушить его!.. Не на того напали. Это британский полковник старой закалки, сэр! Абсолютно уверен, что с ранней юности знает назубок всего Киплинга — нашу национальную гордость, сэр! Держу пари, что когда он смотрел на мост, в его воспаленном мозгу плясали готовые фразы: «Твоя — вся земля и все, что в ней, и все, что вокруг. Ты станешь мужчиной, сын мой!» Я прямо слышу их! Человек с сильно развитым чувством долга и любовью к хорошо исполненной работе… Любовь к делу, как у всех нас, сэр!.. Дурацкое поклонение абстрактному делу, захватившее всех нас — от начинающей машинистки до полководцев! Не знаю, то ли я говорю, но вот уже месяц, сэр, как это не выходит у меня из головы. А может, безумный болван Никольсон в самом деле достоин уважения? Может, подлинную ценность представляет как раз его идеал, не менее священный, чем наш? Тот же, что и наш? Может, фантастическая абракадабра его миражей родилась из того же источника, что и символы, вдохновляющие нас? О, эта таинственная область клокочущих страстей, взывающих к действию! Может, поэтому сам «результат» действия уже не имеет значения и только качество исполнения обретает смысл? Такой образ мыслей, словно игра дьявола, наделяет человека уверенностью в самоценности любого действия и губит его, заставляя лицезреть мерзкие результаты своих начинаний… Я уже месяц думаю над этим, сэр.

— Расскажите мне, как закончилась операция, — перебил его полковник Грин хорошо поставленным голосом. — Все, что не относится к делу, несущественно.

— Все, что не относится к делу, несущественно, сэр… Например, глаза Джойса, когда он вылезал из укрытия. Он ведь не дрогнул. Он ударил его по всем правилам, я свидетель. Если бы он чуть-чуть лучше сориентировался в ситуации… Никольсон бросился на него с такой яростью, что они покатились с берега и едва не упали в воду. Невооруженному взгляду могло бы показаться, что они лежат неподвижно. Но в бинокль я разглядел, как все было. Один подмял под себя другого. Тот, в форме, придавил к земле обнаженного, вымазанного кровью, а руки его в бешенстве сжимали горло… Я видел все очень отчетливо.

Джойс лежал, раскинув руки, рядом с телом японца, в котором еще торчал нож. В этот момент он, очевидно, понял свою ошибку, сэр. Я уверен. Он убедился, что заколол не того полковника! Я все видел. Нож торчал совсем рядом. Джойс схватил его. Я видел, как напряглись его мышцы, я даже подумал, что он решится. Но было уже поздно, у него не хватило сил. Он не успел… или не захотел. Противник, сжимавший ему горло, гипнотизировал его. Он выронил нож и обмяк… Полностью расслабился, сэр. Вам знакомо это состояние, когда все становится безразличным? Он смирился со своей участью. Он шевельнул губами, желая что-то сказать. Так и не знаю, что — проклятие или молитву… А может, слово смиренного отчаяния. Ведь это не был мятежный характер, сэр. Во всяком случае, нам так казалось. Всегда почтителен с начальством. Господи! Мы с Ширсом еле добились, чтобы он не вытягивался по стойке «смирно», обращаясь к нам! Держу пари, он сказал тому «сэр», прежде чем закрыть глаза!… Дело целиком держалось на нем. Все было кончено. Множество событий происходило в этот момент, сэр, множество «фактов», как вы говорите. Они несколько перемешались у меня в памяти, но я постараюсь все восстановить. Поезд был совсем близко. Пыхтенье паровоза нарастало с каждой секундой… Однако оно не могло заглушить воплей этого спятившего полковника. Во весь голос, привыкший выкликать команды, он звал на помощь! А я смотрел, не в силах ничем помочь, сэр… Я вряд ли бы смог что-нибудь сделать на месте Джойса, да и не только я — никто… разве что Ширс? Ширс! В

этот момент я услышал новые крики. Это был Ширс. Он кричал на всю долину. Голос разъяренного безумца, сэр. Мне удалось различить только одно: «Коли его!» Он тоже понял все, быстрее моего. Но это уже не могло ничего изменить. Минутой позже я увидел в воде человека. Он плыл к вражескому берегу. Это был Ширс. Он тоже ведь был рьяный поборник действия. Действие прежде всего! Это утро всех нас свело с ума. У него не было ни малейшего шанса на успех… Я тоже чуть было не бросился вниз, хотя спуск с моей каланчи занял бы два часа! У него не было ни малейшего шанса на успех. Он бешено греб руками, но прошло несколько минут, пока он достиг берега. А в этот самый момент, сэр, состав проходил по мосту, по великолепному мосту через реку Квай, построенному руками наших братьев! Одновременно… как сейчас помню, группа японских солдат, привлекаемых воем Никольсона, сломя голову мчалась с берега вниз. Они-то и встретили Ширса, когда тот вылезал из воды. Он уложил двоих. Двумя ударами кинжала, я все отчетливо видел, сэр. Он не хотел попасть к ним живым; но, получив удар прикладом по голове, рухнул на гальку. Джойс не шевелился. Полковник встал. Солдаты перерезали провод. Больше ничего нельзя было сделать, сэр…

— Нет ситуации, которая не оставляла бы возможности для действия, — отозвался полковник Грин.

— Нет ситуации, которая не оставляла бы возможности для действия, сэр… Раздался взрыв. Поезд — его никто не догадался задержать — подорвался на мине, той самой, что я заложил сразу за мостом, как раз под моим наблюдательным пунктом. Это была удача! Я совсем забыл про ловушку. Паровоз сошел с рельсов, увлекая за собой в реку несколько вагонов. Часть людей утонула, испорчено довольно большое количество боеприпасов, но линию вполне можно восстановить за несколько дней. Вот и весь результат… Надо сказать, японцы на противоположном берегу здорово перепугались.

— Полагаю, зрелище было красочное, — заметил утешительным тоном полковник Грин.

— Красивейшее зрелище для тех, кто в этом смыслит, сэр… Я тут же подумал: нельзя ли добавить к нему еще некоторой прелести? Я ведь всегда следую нашим заповедям, сэр. Так вот, я стал лихорадочно думать, можно ли чем-нибудь украсить дело?

— Всегда можно чем-то украсить дело, — донесся, словно эхо, голос полковника Грина.

— Это, очевидно, соответствует истине. Вы помните — Ширс очень любил повторять этот девиз.

Уорден помолчал немного, подавленный воспоминанием, потом продолжал уже тише:

— Я стал лихорадочно искать, сэр. И пока я раздумывал, вокруг Джойса и Ширса собиралось все больше японцев. Ширс, безусловно, был жив. Джойс тоже, возможно, если его не задушил до смерти негодяй в форме. Я принял, как мне показалось, единственно возможное решение, сэр. Мои партизаны по-прежнему дежурили у минометов. Они могли бить по толпе японцев и по мосту. Я скомандовал им приготовиться, дал прицел, выждал еще немного… Увидел, что солдаты подняли пленных и собираются их унести. Оба были живы. Хуже ничего не могло произойти. Полковник Никольсон шел сзади, опустив голову, будто погрузившись в глубокое раздумье… Раздумье этого полковника, сэр!… В ту же секунду я скомандовал: «Огонь!» Таи отлично справились. Мы хорошо подготовили их. Вышел отменный фейерверк. С наблюдательного пункта мне было видно это зрелище! Серия мин одна за другой! Я сам схватил миномет. Я ведь прекрасный наводчик.

— Успешно? — прервал его полковник Грин.

— Успешно, сэр. Первые снаряды удачно разорвались в самом центре группы. Обоих разорвало в куски. Я специально проверил это в бинокль. Поверьте, сэр, я хотел довести работу до конца… Следовало сказать — разорвало троих. Полковника тоже. Никто не уцелел. Три удачных попадания. Затем? После этого я выпустил весь запас, сэр. А он был не маленький… Под конец мы пустили в ход гранаты. Место было выбрано так удачно! Мы буквально поливали их сверху огнем, сэр. Должно быть, я вошел в раж. Снаряды падали везде — среди солдат, —мчавшихся к берегу из лагеря, среди вагонов лежащего поезда, откуда неслись дикие крики, на мосту. Таи распалились не меньше моего… Джапы отвечали. Вскоре все заволокло дымом, скрыв от нас и мост, и долину реки Квай. Нас тоже накрыл серый вонючий туман. Снарядов больше не было, расстреляли весь запас. Мы пустились назад. С тех пор я все думаю о проявленной мной инициативе, сэр. Я по-прежнему уверен, что мне больше ничего не оставалось; я выбрал единственно правильную линию поведения; это было единственно разумным делом…

— Единственно разумным, — признал полковник Грин.