Мост шпионов. Реальная история Джеймса Донована

Север Александр

– И больше того, – добавил я, – неужели не ясно, что ни один загруженный своими делами частный гражданин не поехал бы за несколько тысяч миль с таким заданием, если бы у него не было на это достаточных полномочий.

Я также выразил серьезное неудовольствие по поводу того, что вопрос нельзя решить сразу на месте.

– Коль скоро я приехал сюда, пожертвовав своим личным временем, – заявил я, – и выясняется, что Фогель ввел меня в заблуждение ложными утверждениями, то он – отъявленный мошенник и должен быть наказан.

– Я вас понимаю, – ответил Шишкин, –

но, как бы то ни было, ваши предложения невозможно обсудить сегодня. Мне придется связаться с моим правительством.

Я невольно обернулся к г-же Абель и сердито сказал:

– Фогель говорил, что это вы велели сделать такие заявления. Правду он говорил или нет? – Она выглядела испуганной и смущенной, но продолжала молчать.

Шишкин быстро перебил меня:

– Сейчас больше не о чем говорить. Однако мне кажется, вы рассердились всерьез.

Затем Шишкин сказал, что он хотел бы оставить письмо атторнея по делам о помиловании пока у себя. Я спросил, не может ли он снять с него фотокопию, чтобы я мог сохранить подлинник у себя.

– Я официальный представитель советского посольства, – раздраженно ответил Шишкин. – И если я обещаю вернуть, вы можете не беспокоиться.

Я дал согласие и затем спросил, нельзя ли ввиду ограниченного времени, которым я располагаю, прервать нашу беседу. Я позавтракаю где-нибудь в Восточном Берлине, а тем временем Шишкин мог бы запросить Москву по радио о согласии на мое предложение и мы могли бы закончить дело позднее, сегодня же.

– Сегодня суббота, – ответил он. – Вы предлагаете слишком быстрый план действий. Не сможете ли вы приехать сюда в понедельник в пять часов дня?

Я ответил, что смогу, но что после понедельника мне нельзя оставаться здесь долго, ибо, напомнил я ему, мне потребуется еще сорок восемь часов, чтобы доставить сюда Абеля. Между тем, продолжал я, если он получит ответ из Москвы до понедельника, он сможет связаться со мной по одному западноберлинскому телефону. Я записал на карточке не указанный в справочнике телефон Боба и передал карточку ему. Он спросил, ответят ли по этому номеру ночью и в воскресенье. Я заявил, что у этого телефона дежурят все время, пока я нахожусь в Берлине. Мое правительство, добавил я, сознает, насколько мне дорого время, и оказывает мне эту любезность, чтобы облегчить мою задачу.

Затем Шишкин задумчиво произнес:

– Итак, они хотят трех за одного!

Я заметил, улыбаясь:

– Один истинный художник всегда стоит больше трех ремесленников.

Он ответил мне самодовольной улыбкой при моем упоминании об Абеле.

– Мне хотелось бы теперь выразить свое личное мнение, – сказал я. – Поскольку Абели теперь утверждают, что они являются гражданами Восточной Германии, а Прайор задержан восточными немцами, то освобождение Прайора, безусловно, избавит Советскую Россию от каких-либо трудностей, когда ей надо будет официально объяснить свою позицию. В противном случае это было бы расценено как проявление чрезмерной заботы о восточногерманском гражданине Абеле.

Он задумчиво кивнул, как будто я подал

ему новую идею.

Шишкин спросил, насколько трудно мне было попасть в Восточный Берлин. Я рассказал ему, как проехал, и пояснил, что единственной трудностью было то, что на станции собралась большая толпа. Если мне придется вернуться сюда, добавил я, то я просил бы его избавить меня от стояния в очереди. Он заявил, что очередь обычно бывает на станции только по субботам, но, если она доставляет мне неприятности, он может договориться о предоставлении мне особой привилегии. Почему, спросил он, мое правительство не предоставило в мое распоряжение машину, которая могла бы пройти через «контрольный пункт Чарли»? Я пояснил, что поехал рабочим поездом специально, чтобы остаться незамеченным и не привлекать к себе внимание прессы. Ответ как будто удовлетворил его.

Я вручил Шишкину свою адвокатскую визитную карточку и в качестве дружественного жеста дал ему также свою карточку вице-председателя Управления по делам просвещения города Нью-Йорка. Он внимательно посмотрел на нее и заметил:

– У вас замечательная работа.

Я попросил его карточку, но он с удивлением спросил:

– Разве это необходимо?

Я ответил:

– Нет, но желательно.

Тогда он протянул мне свою визитную карточку, которую я положил в карман. Мы пожали друг другу руки, и я вышел из кабинета»¹⁵⁵.

Спустя два дня, 5 февраля 1962 года, Донован вновь посетил советское посольство в Восточном Берлине.

«В семнадцать часов я прибыл в Восточный Берлин и явился в советское посольство. Оно размещалось в большом здании из белого камня, выдержанном в классическом стиле, в форме невысокой буквы «V». Налево был вход в посольство, а через двор – такой же вход в консульство. Перед зданием стояли советские часовые. Чтобы попасть в посольство или в консульство, надо было нажать кнопку звонка у входной двери.

В этот день я пришел в консульство несколько раньше назначенного времени. В приемной находились мисс Абель и кузен Дривс, который одарил меня довольно натянутой улыбкой. По моей просьбе мисс Абель назвала мне по буквам фамилию кузена – «Drews» (по-немецки она произносится как «Дривс»). Она сказала, что ее мать осталась в гостинице, поскольку она до сих пор «страшно нервничает» после нашей встречи в субботу.

– У вас хорошие новости? – спросила она.

Я ответил, что этот вопрос можно будет обсудить только в присутствии секретаря Шишкина.

Внезапно появился Шишкин. Он сухо поклонился мисс Абель и Дривсу, но сердечно пожал руку мне. Затем он, полностью игнорируя моих собеседников, предложил мне побеседовать с ним наедине в кабинете.

Я передал ему короткую записку от главы миссии США в Западном Берлине, где указывалось, что я уполномочен выезжать в Восточный Берлин по делу, которое есть у меня в советском посольстве, и что он полностью осведомлен о цели моего приезда в Берлин. Письмо было написано на бланке дипломатической службы США и подписано американским посланником.