Мост
Шрифт:
Тарас хотел было снова открыть глаза, чтобы проверить, где он, в это время снова зазвенело стекло.
«Нет, это не стекло, это голос Оли. Оля прежде смеялась так. Прежде? Когда это было — «прежде»? Давно-давно, когда отец еще был дома, когда Румаш писал письма. Сколько времени прошло с тех пор? Помню, еще до болезни… Сколько времени прошло? Ставили спектакль, был суфлером, посадили меня у сцены в сколоченный домик. Когда и как оттуда я вышел — не помню. Да, сказали, что умер Микки пичче. Хрулкка мучи пощупал мне лоб, посидел рядом, подержал за руку… Это на самом деле было так или померещилось? Теперь это уже — не бред. А может быть, сплю? Почему так звонко смеется Оля?.. Сказала несколько слов и опять смеется. Но о чем она говорит?
— Смотри-ка, смотри, атте. Румаш смеется…
— Это он во сне смеется. Живая душа сначала смеется во сне! Вон лежит наш мальчик, положил ручку под голову. Что поделаешь, крошечный еще, но уже человек!
— Снова смеется!
— Не кричи так, Уля, Румаша разбудишь, да и Тараса беречь надо. Недавно успокоился…
Тарас прислушивался к переговорам снохи и свекрови, не верил себе, недоумевая.
«Если это не сон, то что это? «Румаш» да «Румаш». «Не верю! — крикнула инге, когда получила черное известие. — Румаш живой». Она всегда так успокаивала себя. И верно, ведь написано не «убит», а «пропал без вести».
Может, и на самом деле жив?! Наверное, не сплю, наверное, Румаш домой вернулся!.. Только почему они говорят о нем будто о маленьком».
Из передней комнаты донесся крик младенца.
Не очень сперва порадовался Тарас, услышав голос нового родственника. Этот выкрик все объяснил, развеял надежду. Но потом вдруг мальчик ощутил счастье, — инге родила, счастлива, смеется.
Тарас позвал: «Оля!» — но голоса его никто не услышал: болезнь измотала. Он не мог даже крикнуть.
Сам он хорошо слышал: к нему кто-то вошел. Не открывая глаз, Тарас понял, это его анне. Вот мачеха постояла возле кровати, вздохнула и снова вышла.
С ясной головой, но не открывая глаз, Тарас полежал еще немного, собираясь с силами.
«До прихода бумаги жили, прячась друг от друга, по называя имени Румаша. Я решил пойти добровольцем в Красную Армию, не пустила Оля. Не послушал я ее, стал убеждать — она расплакалась. Сколько до этого видела горя — сдерживалась, а тут разрыдалась. Все равно пойду. Теперь за Олю нечего бояться. У нее есть маленький Румаш. Оля! Называть «инге» сама не велит.
«Я тебе не инге, а сестра, зови меня Олей, — просит. — Русские, — объясняет, — родных братьев и сестер зовут по имени»…
Когда детского писка не стало слышно, в прихожую вышла Оля. Тарас открыл глаза и с трудом вымолвил:
— Оля, покажи мне маленького Румаша…
Оля, не веря своим ушам, несколько мгновений стояла, глядя на Тараса, наклонилась к нему, обняла, заплакала.
— Что с тобой? Оля! Успокойся! Что-нибудь о Румаше узнала?
— Нет, Тараска, новых вестей нет. Обрадовалась, что ты выздоравливаешь, попросил показать маленького Румаша. Вот и не сдержалась. Есть радостная новость: атте выздоровел и выписался из госпиталя. Только возвращаться домой и не думает. Собирается на Туркфронт к Фрунзе. «Я, пишет, знаю по-киргизски и в политотделе буду нужным человеком». Написала ему и о маленьком Румаше, и о том, что ты болеешь. О большом Румаше не упомянула. И сам он не спрашивает о нем.
— Я сам напишу ему, — сказал Тарас. — Но уверен, он уже знает.
— Эх, Тараска, Тараска! Горе и болезнь и тебя сделали взрослым. Ладно… молчи да скорее выздоравливай. Дел много. Скоро твои товарищи зайдут. Без тебя работа не так ладится. Ждут не дождутся твоего выздоровления. Два месяца… Каждый день заходили…
— А сколько маленькому Румашу?
Оля улыбнулась:
— Месяц еще только, на второй перевалило. Молчи, прошу тебя не волнуйся, придет анне, сменит тебе белье. А когда проснешься еще раз, покажу тебе Румаша. Он смешно улыбается, как отец… Губки кривит…
Лишь к разгару весны встал на ноги Тарас. Молодежь обоих берегов Ольховки встретила его радостно.
Вскоре на комсомольской конференции в Ключевке Тараса избрали в райком и делегатом на уездную конференцию.
К поездке в город Тарас готовился тщательно. В прошлом году брат оставил ему кожаную сумку. В нее он положил все письма Румаша и книжку стихов Демьяна Бедного. С беспокойством следила за ним Оля:
«Что это задумал наш мужчина? Уж не решил ли пойти по стопам отца и старшего брата?»
Провожать Тараса в город комсомольцы уговорились у моста. Чулзирминские ребята сначала собрались возле школы, но подоспела из Заречья Антонина Павловна.
— Все идите к мосту, — сказала она. — Вместе с зареченскими провожать будем.
Тараса теперь называли не по имени, а по фамилии. И председатель сельского Совета товарищ Осокин сказал:
— К мосту, товарищ Тайманов, идите пешком. — Подводу я туда пришлю.
Вместе с молодежью провожали комсомольца Оля, Антонина Павловна и Арланов. Зареченские вышли со знаменем, на котором давно еще сам Тарас вывел разведенным мелом: «Российский Коммунистический Союз Молодежи». Арланов сказал несколько слов.
— Товарищ Тайманов — наш первый комсомолец. Со всего района — из четырех волостей — избрано пять делегатов, самые достойные люди. Для нашей ячейки это боль-шая честь. В районе чулзирминская ячейка — на хорошем счету. А в ячейке самым достойным оказался Тарас Тайманов.
Тарас, словно желая несколько охладить чрезмерно горячие слова оратора, разъяснил:
— Меня избрали не как самого достойного, а оттого, что от Чулзирмы тоже нужен человек.
— Тем более! Так что не роняй нашего имени. И не только по уезду или по губернии, а в мировом масштабе! — крикнул приехавший на подводе Тимрук.
Оля долго смотрела вслед телеге, а Тарас махал друзьям на прощанье рукой.
Разошлись комсомольцы, Арланов и Тоня вернулись в школу. Оля не торопясь пошла домой.
«Большая сила комсомол, — думала Оля, — Румаш давно чуял это. Еще до Октября ратовал за объединение молодежи. Сказать по правде, мы тогда были как комсомол по возрасту. Теперь вот подросли другие. Опоры нового моста. Румаш как-то сказал: «Возведем новый мост и будем его сваями». То-то, видно, вышла из строя одна свая. Однако из-за одной мост не обрушился. Вон сколько их, опор для нового моста. И Тарас тоже хочет стать опорой, сваей или хотя бы каким-нибудь клинышком…»