Мост
Шрифт:
Он снова перевел взгляд на дорогу, которая на подъезде к мосту ощутимо забирала вверх. Полотно влажноватое, но ничего страшного. Никаких проблем. Не так уж быстро он и едет, держится левой полосы, вдоль бока, обращенного к железнодорожному мосту ниже по течению. На дальнем конце острова, под средней секцией железнодорожного моста, мигал огонек.
«Наступит день, когда и тебя не будет, — подумал он. — Ничто не вечно. Может, именно это я и хочу ей сказать? Нет, я, конечно, не в претензии, ты ведь должна уйти. Нельзя его за это винить, ведь ради меня ты бы поступила точно так же, и я — ради тебя. Просто жалко, вот и все. Уходи. Ничего, все как-нибудь выживем. Может, и нет худа без добра…»
Он спохватился, что шедший перед ним грузовик внезапно перестроился в правый ряд. Метнул взгляд левее — и обнаружил перед собой легковушку. Та стояла, брошенная хозяином на первой полосе, у ограждения. Он со свистом втянул воздух, ударил по педали тормоза, попытался свернуть… Но было поздно.
Был миг, когда его нога вжимала тормозную педаль до упора и когда руки вывернули руль настолько, насколько это возможно одним рывком, и при этом он понимал, что больше ничего сделать невозможно. Он так и не узнал, сколько длился этот миг. В мозгу отпечаталось только, что машина впереди — «MG», что в ней никого нет (трепет облегчения на гребне цунами ужаса), что столкновения не избежать и что мало не покажется. Успел заметить номер: VS — и какие-то цифры. Наверно, с западного побережья. Восьмиугольный значок «MG» на багажнике сломавшегося автомобиля наплывал на голую, без серебристой фигурки, морду «ягуара», который прильнул к полотну, завизжал тормозами и пошел юзом, и все это — одновременно. Он попытался обмякнуть, предельно расслабиться, и будь что будет, но, пока нога вжимала в пол педаль тормоза, это было невозможно. «Вот идио…» — подумал он.
Белый, ручной доводки, «ягуар», регистрационный номер 233 FS, врезался в зад «MG» и перекувыркнулся. Водителя бросило вперед и вверх. Ремень безопасности выдержал, но баранка, точно кувалда круглого сечения, ударила навстречу, по грудной клетке.
Невысокие покатые холмы под темным небом. Кажется, подбрюшья красноватых низких облаков зеркально отражают плавные линии ландшафта. Воздух тяжел и густ, и сильно пахнет кровью.
Под ногами чавкает, но не вода тому причиной. Здесь, на этих холмах, которым, кажется, несть числа, разыгралась великая битва и земля пропитана кровью. Куда ни глянь, лежат тела — и всевозможных зверей, и людей всех существующих рас и цветов кожи. И иных тварей, неизвестных мне. В конце концов я обнаруживаю среди трупов живого низкорослого человечка.
На нем лохмотья. Мы с ним уже встречались. Как же называлось то место?.. Мокка? Оккам? Что-то вроде этого… Тогда он избивал чугунным цепом волны. А теперь удары достаются телам. Мертвым телам. По сотне ударов каждому, — конечно, если осталось, куда бить. Некоторое время я наблюдаю за горбуном.
Он работает спокойно и методично. Над очередным покойником взмахивает цепом ровно сто раз и переходит к следующему. Похоже, не отдает предпочтения какому-нибудь виду, или полу, или размеру, или цвету. Одинаково энергично бьет всех: если возможно, по спине, а если невозможно, то куда придется. Только если труп целиком в доспехах, карлик возится с ним: неуклюже нагибается, чтобы поднять забрало или расстегнуть лямки на груди.
— Здравствуйте, — вдруг говорит он мне. А я из осторожности держусь поодаль — что если ему приказано отлупить всех, кто находится на этом поле, не отделяя живых от мертвых?
— Вы меня помните? — спрашиваю. Он знай себе орудует кровавым цепом.
— Не могу сказать с уверенностью, — отвечает.
Я ему рассказываю о городе у моря. Он мотает головой:
— Нет, это не я был. — Секунду-другую он роется то ли в складках, то ли в карманах своих лохмотьев, затем достает маленький бумажный прямоугольник. Протирает его истрепанной полой и протягивает в мою сторону руку. Я осторожно делаю шаг навстречу. — Возьмите. Мне было сказано передать это вам. Вот… Это игральная карта, тройка бубен.
— Что это значит? — спрашиваю. Он лишь плечами пожимает и обтирает рукоятку цепа о дырявый рукав.
— Не знаю.
— Кто вам ее дал? И откуда они знали…
— К чему все эти вопросы? — говорит он и сам же мотает головой. Мне стыдно.
— Наверное, ни к чему. — Я забираю игральную карту. — Спасибо.
— Пожалуйста.
Я успел забыть, насколько мягок его голос. Поворачиваюсь, чтобы уйти, но тут же оглядываюсь.
— Еще только одно. — Кивком указываю на тела, лежащие кругом, точно палые листья. — Что тут произошло? Что случилось со всеми ними?
Карлик пожимает плечами.
— Они не прислушивались к своим снам, — ответствует он и вновь берется за работу.
А я иду своей дорогой — к далекой полоске света. Она точно длинный слиток белого золота на горизонте.
Я покинул город на дне высохшего моря и удалялся от него по шпалам. Шел тем же курсом, что и поезд фельдмаршала перед роковым налетом авиации. Никто меня не преследовал, но из города доносились звуки стрельбы.
Постепенно менялся, выравнивался рельеф местности. Я нашел пригодную для питья воду, а чуть позже и деревья с фруктами на ветвях. В этом краю климат был уже не столь суровым.
Кое-где я замечал людей, кто-то, подобно мне, шел в одиночку, другие — группами. Я держался особняком, они избегали встречи со мной. С тех пор как я понял, что могу идти без опаски, и нашел воду и фрукты, сны у меня бывали каждую ночь.
И во всех — один и тот же безымянный человек, один и тот же город. Сны приходили и уходили, повторялись и повторялись. Я видел столько всего, но каждый раз — нечетко. Дважды казалось, что еще чуть-чуть, и я узнаю имя этого человека. Бывало, я начинал верить, что сон — это на самом деле явь, а утром, пробуждаясь под деревом или в тени валунов, серьезно рассчитывал очнуться в иной реальности, в иной жизни; для начала хотя бы на чистой, удобной постели в больничной палате… Но не тут-то было. Вокруг простиралась та же холмистая, с мягким климатом, равнина, перешедшая наконец в поле боя, где я только что повстречал коротышку с цепом. И — свет в конце горизонта.
Я шагаю к этому свету. Он похож на подбрюшье сырого облака, на узкий, прикрытый веком золотой глаз. С макушки холма оглядываюсь на уродливого коротышку. Он никуда не делся — молотит какого-то павшего воина. Может, надо было лечь, чтобы карлик и меня отдубасил? Может, смерть — единственный способ очнуться от этого страшного колдовского сна?
Но такие вещи требуют веры, а в веру я не верю. То есть я верю в ее существование, но не верю в ее действенность. Не знаю, по каким правилам здесь ведется игра, и не могу ставить на карту разом все, что у меня осталось. Слишком большой риск.
Я прихожу туда, где заканчиваются облака и темные холмы ограничены низким обрывом. Дальше лежат пески.
«Как тут неестественно», — думаю я, глядя на край хмурого облака. Слишком отчетливо все, слишком единообразно. Слишком аккуратно проведена граница между тенистыми холмами, где полегли армии удивительных существ, и золотистой песчаной пустыней. И жаркое дыхание песков отгоняет густой, стоялый смрад побоища. У меня есть бутылка воды и немного фруктов. Тужурка официанта тонка, шинель фельдмаршала стара и грязна. А еще при мне носовой платок, точно сувенир.