Мосты
Шрифт:
— Товарищ директор, попробуем?
— В буфете кончилось?
— Выпили… Если бы…
Филуцэ, припадая на одну ногу — «сажая чеснок», по выражению деда, подошел к окну, выпрыгнул. Через минуту мы уже видели, как он перемахивает через забор к Михаилу. Туманная дымка предзимнего рассвета размыла очертания его лица с профилем хищной птицы. Но что он делает, видно было хорошо. Заглянул в летнюю кухню соседа и вот уже приближается к бочке. В руках держит два кувшина. Несколько минут его не видно. Вдруг он неожиданно вырастает с кувшинами у подоконника.
— Отменное вино у этого Пинтяка.
— Распробовал? — удивился Прокопий Иванович.
— Кто же покупает, не пробуя?
— Это верно.
Клубится поздняя осень. На рассвете выпадает иней. Холодно. Школьный двор плавает в клубах молочно-белого тумана.
— Хороший был вечер… Давайте, товарищи, выпьем по стакану! — сказал Филуцэ. Подкрутил фитиль лампы. — Если сами о себе не позаботимся, кто же это сделает?
— Будем здоровы, и пусть в лихое время нам будет не хуже, чем сегодня! — сказал Прокопий Иванович.
Стаканы сошлись в круге, потом придвинулись ко мне.
— За короля бала! — провозгласил Филуцэ.
— И за королеву!.. — прибавил Прокопий Иванович.
— И за девушку с мельницы! — сказал я.
— Которая не жалеет дегтя… — Филуцэ локтем подтолкнул Прокопия Ивановича.
— Что же, подведем итог… Хотя я с ног валюсь от усталости, потянулся математик. Он был высок, худощав, быстро уставал.
Филуцэ разложил на столе пачки денег. Больше всего было красных тридцатирублевок. Тридцатка — стоимость литра вина.
— Доброго вам подсчета! Меня примете в долю?
Мы оцепенели. На подоконнике учительской, подтянувшись на руках, появился Гица Могылдя.
— Спасибо за приглашение… Как видите, я сдержал слово… пришел!.. — Он легко спрыгнул на пол, держа автомат наизготове.
— Вы дурно шутите, почтенный.
— С кем имею честь?
— С нашим математиком! — подскочил Прокопий Иванович.
— Математики спят в такую пору.
— Издеваться можете над своими знакомыми.
— Хорошая у тебя школа, Фрунзэ.
— Хорошая…
— Высокая!
— Ничего…
— Отец твой здесь председателем?
— Здесь.
— Передай, что ненароком и его могу осенить крестным знамением.
Он шагнул к столу с деньгами и стал рассовывать купюры по карманам.
3
Война просеивает людей, как дедово решето — пшеницу.
Трусы, уклоняющиеся от фронта, ударились в бега. Чахли в своих укрытиях — даже барсучий жир не помогал. Высыхали, желтели, словно выжатые, высосанные влажной холодной землей. Поскольку исход войны уже был предрешен, за ними не очень гонялись. Но зато с особым старанием вылавливали военных преступников, бывших убийц, как у нас называют предателей. Кто бы мог подумать, что одним из них станет сын чулукского мельника Гица Могылдя, чернявый, как навозный жук, невзрачный парнишка. В 1941 году Гица убивал комсомольцев дубинкой. В Чулуке работы для оккупантов не осталось: Гица добровольно, сам перебил всех советских активистов.
Теперь он скрывался, грабил кооперативы. Временами уводил телка, разделывал его в лесу и жарил на углях. Гица же прихватил и наши деньги, вырученные за бал.
Стояли прозрачно-светлые дни с пушистой изморозью по утрам и паутиной, повисающей на виноградных опорах днем. Вскоре они сменились туманно-серой погодой: сеялся мелкий промозглый дождь. Дороги, утрамбованные телегами и машинами, раскисали и с каждым днем становились все непроходимей.
— Расплел черт гриву! Теперь только заморозок и может взять его за горло!
День-деньской дед ходил сердитый. Укладывал на завалинку хворост. Схватив какую-нибудь чурку, всю в грязи, швырял ее и чертыхался. Потом шел за рукавицами и колуном. Рубил дрова, укладывал под стрехой, за домом.
Ночи опускались кромешные, сырые. Хорошо в такую пору укрыться дома, расположиться у печки и слушать, как потрескивает огонь, рассказывая древнюю сказку. И рад бы в рай, да грехи не пускают! В самую ненастную пору нам приходилось охотиться за всякой нечистью.
Надсадно покашливая во тьме, мы собрались в длинном кирпичном клубе Теленешт.
Военком поднялся на сцену. Сказал несколько слов о том, как пользоваться доверенным нам оружием.
Начальник милиции Гончарук сообщил, где и как искать Гицу Могылдю. В каких деревнях, у каких родичей. Учил нас, как окружить дом, требовал, чтобы взяли мы Гицу любой ценой и непременно живым.
Мы разошлись группами. Каждая в свою часть села. Местные комсомольцы показывали дома родственников Могылди. Мы делали обыск у тех, где он, как можно было предположить, укрывался. Безуспешно! Ищи ветра в поле. Точно волк, Гица чуял опасность на расстоянии.
Дома у Гицы мы застали четырех маленьких грязных мальчишек и двух девочек. Все они смотрели на нас исподлобья.
Следы на крыльце свидетельствовали, что Гица недавно был дома. И не один. Но малыши были, видно, вышколены, хоть режь на кусочки — слова не выжмешь. Сжались в комок, колени к подбородку, следят за каждым нашим движением. Потом все передадут братцу.
Стол накрыт. В тарелке застывшее жаркое. Черный, как земля, ком мамалыги. За печью — козья шкура и мясо в глиняной крынке.
Пока не выловим Гицу, этих волчат не воспитаешь. Старший брат выволакивает их каждый раз из детских домов. Дома они беспризорные и грязные, но еду Гица поставляет — жир течет с подбородка до самого пупа.
— Товарищ директор!
— Слушаю, Унгуряну.
— Когда нам выдадут одежду?
— Кто обещал?
— Когда я подался в комсомол, был разговор такой… Обещали форму.
— Форму?..
— Да, товарищ… Меня, когда приняли, так сказали… Я ведь из бедняков. Видишь, жизни не жалею для нашей справедливости… А выйти не в чем. Тряпье на мне так и шелушится.