Мосты
Шрифт:
Мать и отец молчали. А дедушка то смотрел мне в глаза, то поглядывал на ноги: мол, дурная голова ногам покоя не дает. Потом залпом выпил вино из кружки, стоявшей на плите, и повернулся к отцу:
— Ты, Костаке, сделай, как Лейба. Дай ему тысячу карбованцев… и пусть барахтается сам. Послал же Лейба своих сынов в Америку.
Никто не чувствует так сыновней муки, как отец. Видно, батя мой решил: пусть развеется, пусть помотается по путям-дорогам, может, и образумится. Вслух сказал:
— Что ж, испробуем и это. Но хорошенько подготовься в дорогу.
— Не подготовится, сам будет расхлебывать. Извоз и торговлишка — это тебе не в классе стоять… Заложил карандаш за ухо и ступай охотиться за девками… беш-майор!
Зашел бы в вечернюю школу старик, по-другому бы заговорил — и о карандаше и о наставниках!
Мост двенадцатый
1
— Иной смеется и запрягает, плачет и распрягает… А ты, беш-майор, медленно запрягай, да езжай быстро.
Дедушка стоит в сторонке, смотрит, как снаряжаю подводу. Отступает на несколько шагов. Переходит на другую сторону. Будто собирается ее купить. Ему нравится, как я готовлюсь в дорогу. На своем веку дед всего дважды был в долгих поездках — несколько месяцев занимался извозом и раза два доставлял из Одессы соль, тоже на волах. И все же считает себя человеком бывалым. Когда ни собираемся в дорогу, на мельницу или по делам Лейбы, дедушка тут как тут возле нашей подводы, — заломив шапку, подпоясавшись, будто и сам готовится в путь.
А я вроде и не слышал дедовых наставлений: в одно ухо влетали, в другое вылетали… Я вынашивал самые нелепые планы. Поеду аж в Хотинский уезд, продам вино. На обратном пути привезу картошку. В Хотине картошка дешевая, как вино у нас. Здесь продам ее втридорога. И опять нагружусь вином.
Так и буду оборачиваться, покуда разбогатею. Потом из Буковины привезу бревна для дома. И красную черепицу. Пусть шея у нее искривится, когда пройдет и увидит!
Дедушка принес из сеней свой топорик, положил мне его в телегу.
— Вот… Не забудь, беш-майор. Есть у меня приятель в Хотине, Георге Гиндэ. К нему можешь заехать… И непременно купи у него вязку чеснока. Такого чеснока, как у него, во всей империи не сыщешь…
Отец принес мне справку из сельсовета. Там удостоверялось, что вино изготовлено из нашего собственного винограда. Отец вынул из кармана кожуха печать, смочил ее в красном вине и приложил к бумаге. Я сунул справку в карман, поднял воротник армяка и сказал коням, будто многоопытный возчик:
— Но, птенчики, доброго пути!
— Счастливого! Счастливого!
— Смотри… береги себя!
Несмотря на добрые пожелания, дорога оказалась из рук вон плохой. Замерзшие комья шуршали под колесами, как щебень. Ободья соскальзывали с них. Камни ударяли в подводу, мутили вино и, кажется, мой собственный разум.
Выбрался наконец на окраину села. Вроде легче. Утешал себя мыслью: при скверной дороге товар лучше пойдет — мало кто отважится в путь.
В Копаченах остановился у старика, возле шоссе. Хорошенько укутал коней, закрепил на них рогожи упряжью. Поставил под навесом, за овечьим загоном. Подбросил корма. Нацедил ведра два вина, хозяин поставил их на плиту. В вине плавали льдинки. Пить невозможно: зубы ломит. Стали ждать, покуда нагреется. Когда на ведре появилась красная пена толщиной в палец, самый раз, готово. Старик сразу нашел и овес для коней, и большую миску брынзы, и лукошко яиц. Нашлось и несколько дочек, снох, гораздых выпить.
— Зачем вам добираться до Хотина… По такому ненастью вино расхватают и в Бельцах!
Старик вытер ладони об овчину. Впервые я видел овчинные брюки мехом внутрь. Дочери и снохи носили такие же овчинные телогрейки. Полотенца им ни к чему. Вытирают руки об одежду: от этого, мол, кожа пропитывается и становится еще мягче.
— Завтра встанете пораньше… Далече ли отсюда до Бельц?.. Близко горшок с борщом на ухвате передать, — сказала одна из родственниц хозяина. — Мы завтра тоже повезем на ярмарку смушки.
Старик успокоил меня. Зимние ночи длинные — выспаться успеем! Надо допить вино, не то выдохнется. Дельный попался мужик. Привел на цепи черного кобеля и привязал к колесу моей подводы.
— Можете спокойно отдыхать. Ступайте в дом! Я буду спать у овец. Начали котиться, надо сторожить… Говорить-то не умеют… То задохнется ягненок, то замерзнет… А вы ступайте спать, я разбужу вовремя, не беспокойтесь.
Я пошел в дом. Дочки старика, его снохи продолжали веселиться:
Эх, кодрянин с винной бочкой, Не спеши, тебе не срочно! Заверни в хороший двор, Где бабенки на подбор, А хозяин до сих пор Где-то бродит…— Цыц, бесстыжие! Человек, может, спать хочет… — из-за ковриков, которыми была завешана печь, подала голос старуха.
— Слишком молодой, чтобы спать… одному!..
— Как бы не замерз… Надо бы взять его под крылышко!
— Замолчите и убирайтесь! Байструков своих пооставляли!..
Мне постелили на лавке. Старуха дала мне шерстяное одеяло толщиной чуть не в вершок. Я чувствовал себя, как на печи. Перед сном хозяйка поведала, что довелось ей быть в Кукоаре однажды, на храмовом празднике. Очень ей у нас понравилось…
— Счастливые у вас бабы! Живут, как в раю… Еду готовят на дровах! А мы, бедняги, топим навозом, кизяком…
Вино, дрова произвели неизгладимое впечатление на старушку. На другое утро кормила нас завтраком перед дорогой и снова о них вспомнила. Какое от них облегчение! И в доме чистота. Счастливицы эти кодрянки. А ведь не ценят. Так уж устроен человек: тем, что есть, никогда не дорожит.
Бельцы — город большой: дом громоздится на дом, да еще сверху дом наползает, и госпиталей полно с выздоравливающими ранеными, которые слоняются по толчку… У крана моей бочки выстроился довольно длинный хвост. Я повесил на шею трайсту, стою, будто лошадь у кормушки. Дую на кулаки и без конца наполняю бутылки. Денег не считаю. Рублем больше, рублем меньше — сую скомканные бумажки в суму. Тридцать рублей литр вина. И стакан махорки тридцать рублей. И килограмм пшеницы, и килограмм говяжьего мяса — столько же. Мать моя мамочка! Солдаты, едущие на фронт, суют по сотне за бутылку, тут же выпивают ледяное вино, предварительно смазав глотку салом и ситным из солдатских мешков.