Мосты
Шрифт:
Андрей Шербан! Все девушки и парни Кукоары хотели, чтобы у них был такой помощник на прополке. Человек, привыкший работать на совесть, не собьется с борозды. Таков был Андрей. Такой он, наверное, был и на фронте. Да будет ему земля пухом… Андрей с жизнью в расчете. Отдал ее за меня, за девушек, что его проводили и в чьей памяти он остался таким, как был, молодым.
Михаил Брумэ! Заботливо, как отец, берег он младшего братишку, Филуцэ. Росли без родителей. Потом оба попали на фронт. Мы проводили их до Теленешт. И потом еще шли немного вслед за колонной мобилизованных. Пели, были веселы, молоды, не женаты. Михаил сказал моему отцу: «Застать бы вас здоровыми, дядя Костаке!.. Присмотрите за нашим домом… как бы не утянули окна и двери…» Дом дожидается их. Целый, нетронутый. Промерзший: нынешней зимой труба его не дымилась. И кто знает, когда над ней взовьется дымок. Михаил погиб. Филуцэ ранен в голову. Единственное письмецо пришло от него. Да и то написано медсестрой. У Филуцэ головокружения, обмороки… Теряет зрение. Очнувшись, видит все, как в тумане. Предстоит операция.
Прохожу с бутылкой вина мимо заброшенных ворот. Брата Михаила больше не увижу. Знал парень толк в овцах. Как и дядя Думитру, его отец. Посмотрит нёбо барана — сразу скажет, какие ягнята народятся по весне.
Теперь по дому гуляет ветер. Одна оконная шибка выбита. Метель обвила толстой изморозью нити паутины.
— Эй, Михаил! Привет… Пошли на свадьбу плясать!..
— …ааать… — откликается эхо изо всех углов. Стонет и лежанка, и горнушка, и печь. Словно кто-то бьет в барабан. Здорово играют бравичане! У Евлампия то трубу услышишь, то кларнет, то сухо гудит барабанная шкура. У бравичан — все одна берущая за душу мелодия.
— Пошли домой! Простыть хочешь?
— Как смекнула, что я здесь, мама?
— Знаю я тебя… Пошли.
— Я на свадьбу, мама.
— Хватит, не ходи.
— Чего?
— Там переполох. У невесты кровь пошла горлом… Тебя разыскивают… Говорят, ты ей подсунул травы…
— Какой еще травы?
— Бабушка разбиралась, я не знаю.
— Разрыв… разрыв-трава?..
— Бурьян такой… Ворожеи в них толк знают. Пошли домой.
— Что пристала?
— Точь-в-точь как отец. Слегка переберете — бог знает какие глупости натворите.
Дома мать продолжала обращаться со мной, как с маленьким ребенком. Положила мне теплую руку на лоб. Что-то нашептывала:
— Мать, ты случайно меня не заговариваешь?
— Заговариваю… чтобы успокоился. Ладно, сейчас пройдет. Ее увезли в больницу. Там врачи…
Да, жизнь горька. Беспощадна. За каждое мгновение радости, за каждую кроху счастья требует расплаты. Жертв. А мы было совсем успокоились, решили, что бани и мыло осилили сыпняк. Последние несколько месяцев не было ни одного заболевания во всем районе.
А вот и товарищ Синица! Пришел к нам ночевать. Вместе с математиком, с Ниной Андреевной. Таков уж этот человек — шагу не ступит, чтобы молодежь не увязалась следом. Мать угостила их, чем могла. Разговоры шли только о невесте. Они ее уже видели в больнице — остриженную, обезображенную, не узнать.
Впервые подумалось мне, что и Негарэ — люди, как все остальные. Случается, им тоже не везет.
На другой день с паникой, что в районе снова появился сыпной тиф, было начисто покончено. Врачи пришли к выводу, что Вику необходимо отправить в туберкулезный санаторий.
…А две недели спустя я брел по оргеевским руинам. Искал квартиру. Спрашивал у дверей:
— Не сдадите комнатушку?
— Нету, к сожалению.
Из-за курганов щебня и камней выскакивали мои собратья — будущие студенты педучилища. Подобно мне, возвращались ни с чем. Мало кому повезло. И мы семенили, как цыплята за наседкой, за нашим завхозом. Наконец он нас порадовал.
— Раздобыл койки… Тысяча извинений, не нашел соломы для матрацев… Но на летней сессии мы вас примем по-царски. Теперь прошу выбрать кровати. Устраивайтесь…
Педагоги, директора школ, мы помчались, как ученики, выбирать кровати получше. Но все они оказались на один лад. У некоторых совсем отбиты ножки, две-три пружины сохранились от сетки. У иных вместо сеток натянуты накрест полосы от бочковых обручей.
Я нашел кровать с двумя уцелевшими ножками. Под другой конец подложил огромный камень. Застелил матрацем из мешковины поверх железных полос.
Наутро проснулся — спина в клеточку. Но все же спал. Иным пришлось хуже: мыкались на лежанках из неотесанных досок разной толщины. На лекции шли скрючившись, как вопросительный знак. Но шли, куда деваться?
Времени не хватало. С утра до позднего вечера донимали науками. Один педагог оставлял нас усталыми, другой принимал за отдохнувших. По восемь часов в день. Синус, косинус, тангенс. Геометрия, тригонометрия, алгебра. Голова кружилась. Возвращаясь вечером в интернат и увидев где-нибудь светлое окно, я будто и там, за белой занавеской, слышал бесконечную зубрежку: синус, косинус, тангенс.
Думал, не вытяну. Но мне повезло. Экзамен по математике мы сдали хорошо. Теперь за нас взялась Алла Давыдовна, преподаватель молдавской литературы. Эта штука оказалась еще трудней. У математика программа большая, и он торопился. У Аллы Давыдовны же науки не шибко богато, а времени — непочатый край! Рифмы парные, перекрестные, кольцевые. Ассонансы. Добравшись до метафор, я забывал, что такое хорей, анапест и амфибрахий. Снова начинал с парных рифм, перекрестных и кольцевых. Однажды учительница рассердилась не на шутку:
— Вот! Вот! Другой раз будете знать!
Каждый из нас получил по большой корявой тройке. И продержала нас еще часа два.
— Сочиняете стишки и рассылаете в газеты… А с азами теории литературы никак не справитесь!
Занимался в нашей группе один стихоплет, напечатавший несколько строк. Из-за него все мы и отдувались.
Должен сознаться, ни одного предмета я так не боялся, как молдавской литературы. Виной этому была только Алла Давыдовна. За десять дней ни разу не видел, чтоб она улыбалась. Вероятно, такой характер. Нам же тогда чудилось, что она обижена на нас. И мы старались, из кожи вон лезли.
Счастливый Прокопий Иванович! Лишь он спасался от мучений… Купил немецкий велосипед и завел обыкновение: день-два ходит на лекции, день-два проводит дома с женой. В училище возвращался с кое-какими припасами. И не забывал букет фиалок для учительницы. Но Алла Давыдовна даже спасибо не говорила. Недовольно поджимала губку с черными усиками и вызывала его к доске. После такой благодарности Прокопий Иванович снова быстро вскакивал на велосипед и улепетывал в Кукоару.
Весна входила в свои права. Давно зацвел кизил. Среди каменных руин проклюнулись зеленые травинки. Дни установились ласково-теплые. Далеко от села гудела канонада. А у нас прокатывался гром. В пыльном воздухе пахло ливнями. В нынешнем году фиалки рано потеряли запах: крестьяне говорят, после первого грома фиалки перестают пахнуть.