Мотылек

Для сердца лик любви – огонь и благодать.

Оно то пятится, то тянется опять…

Так объясни ему про мотылька и пламя:

"Ожогов не страшись, коль хочешь воспылать".

Омар Хайям

В голове бил молот, во рту пересохло, свет, пробивавшийся сквозь неплотно задернутые шторы, резал глаза. Он постарался встать, но тут же, застонав, повалился обратно на подушку. «Где я?» – мелькнула мысль. Он попытался оглядеться, но взгляд, как нарочно, никак не желал фокусироваться, да еще и уперся в зеленые обои в полоску, в глазах зарябило, он зажмурился. Но кое-что он все же успел разглядеть: большая комната, деревянная резная мебель, плотные

темно-зеленые шторы, перехваченные золотыми кисточками, ковер в тон. «Вроде дома», – с облегчением подумал он, делая вторую попытку встать, оказавшуюся удачнее первой.

Просторная ванная комната сверкала белизной. Он опустил голову в раковину и повернул кран с холодной водой. В кожу тут же впились сотни иголок. Он бережно обмотал голову белым махровым полотенцем и накинул на голое тело обнаруженный в ванной халат. Мысли понемногу начинали проясняться. «Значит, я дома. Уже радует», – усмехнулся он.

– Максим, – донесся голос из спальни. Он подошел к двери опасливо выглянул.

Максим, ну куда ты запропастился? – в его широкой кровати лежала девушка, обиженно надув губки. Он застонал. «Кто это такая?» – он совершенно ничего не помнил, просто тупо стоял и смотрел на это чудо природы. «Это же надо было столько выпить». Молот в голове не смолкал. «Нужно спасаться бегством», – подумал он и сам себя похвалил за правильное решение.

– Максим, куда ты? – кричала ему в спину девушка.

Он скрылся в кухне, отыскал в аптечке аспирин, и, растворив его в полном стакане воды, залпом выпил. «Итак, – решил подвести итоги Максим. – Я дома и у меня в постели лежит какая-то дама. Спросить у нее кто она такая – как-то невежливо. Значит, придется вспоминать». Он тяжело вздохнул. Задание казалось невыполнимым. «Трудности нас закаляют», – подумал Максим и решительно направился в спальню. Постель была пуста. В ванной журчала вода.

Максим решил воспользоваться моментом, пока нежное создание в душе и огляделся вокруг. По полу была разбросана одежда – черный пиджак, брюки, белая рубашка и бабочка. Максим улыбнулся. Вчера был прием, кажется, в его честь. Вот где он умудрился так набраться. Он вспомнил большой, убранный цветами зал, мужчины с холодными глазами все как один в темных костюмах, женщины в вечерних туалетах сверкают белыми зубами и бесчисленными бриллиантами. Вот ему жмет руку президент какого-то траста, или холдинга, или Бог его знает, вручая очередную награду. «Надо не забыть посмотреть, куда я ее дел». Мужчины поздравляют и панибратски хлопают по плечу, женщины целуют в щеку, некоторые недвусмысленно подмигивая.

Дверь ванной открылась, прервав ход его мыслей.

– Максим, ну почему ты такой грубиян? Ты что, забыл, как чудесно мы провели время? – нимфа выпорхнула из ванной, свежая, как морской бриз.

Ну не мог он ответить, что забыл. Не так был воспитан.

– Ну что ты молчишь, язык проглотил?

Максим вздохнул. Эх, жаль, что он так набрался и ничего не помнит. Дама-то хороша – высокая, стройная, ноги, как говорится, от ушей, лицо с тонкими чертами, длинные, ниспадающие на спину волосы. Он мысленно похвалил свой хороший вкус и, остановив взгляд на ее вечернем платье в пол, догадался, где он ее подцепил.

– Извини, – он подошел к ней. – Просто я не в форме. Давай я тебя провожу.

– Да, надо же было так набраться, я бы удивилась, если бы ты был в форме.

Он взял ее под руку и решительно повел к двери.

– Я скажу Вене, он тебя отвезет, – сказал Максим, подводя девушку к выходу и целуя на прощание в щеку.

– Спасибо, мне было очень хорошо с тобой. Я позвоню, – откровенно соврал Максим, выпроваживая даму за дверь. Номера у него не было.

Отделавшись от девушки, он вернулся в спальню, и

с трудом найдя телефон, дал указания Вене. «Ура, с девушкой покончено, нужно найти награду». – Максим подошел к стеклянному шкафчику, забитому различными кубками, значками, орденами. Вчерашней не видно. «Ага». На каминной полке красовалась вчерашняя – орден почета. «Молодец, – похвалил он себя, – и орден не забыл, и даму прихватил».

Большую часть гостиной занимал солидный белый рояль. Максим ласково провел кончиками пальцев по гладкой лоснящейся поверхности и, сев на приставной стул, осторожно приподнял крышку и заиграл «Времена года» Чайковского, благо аспирин начал понемногу действовать, утихомиривая молот в голове. Мелодия лилась свободно, быстро заполнив всю комнату, каждый уголок, каждую складочку штор. Максим полностью отдался музыке, длинные музыкальные пальцы то взлетали, то опускались на клавиши, чтобы через секунду снова взмыть в воздух. Глаза закрыты, голова запрокинута назад. Он всегда играл эту мелодию – любимое произведение его мамы, когда ему было особенно грустно и тоскливо. Сегодня был тот самый день.

Вот уже три месяца, три долгих, мучительных месяца, как Наталья покинула его. Жизнь без нее была скучной, унылой, безрадостной, к тому же, очень неудобной. Максим был удивительно неприспособлен к быту, и это одна из причин, почему отсутствие Натальи его ужасно раздражало. Вещи куда-то таинственным образом исчезали, записи пропадали, кофе норовил убежать. «Прям Федорино горе», – с раздражением думал Максим.

Наталья была с ним всю его жизнь, незаметно делая ее удобнее и исподволь внося свою чисто женскую организованность.

***

Они жили в одном дворе – Наталья и Максим. Максиму только-только исполнилось восемь, когда они с мамой переехали в этот дом после смерти бабушки. Он прекрасно помнил их переезд, такой же сумбурный и хаотичный, как и все, чего касалась рука его матери – вечно неорганизованной, взбалмошной и легкомысленной, но при этом просто очаровательной. Ах, как она кружила головы мужчинам, меняя свои решения, давая обещания и тут же о них забывая. Они злились, недоумевали, но ничего не могли поделать, в этом была вся она, все ее очарование. Правда, эта ее черта делала жизнь рядом с ней практически невозможной. Вот и отец не выдержал ее постоянных романов, этого ее порхания с цветка на цветок. Они были совершенно разные. Максим недоумевал, как жизнь могла свести двух таких разных людей вместе. Но сына она боготворила. И он отвечал ей взаимностью. Им было очень хорошо вместе, мать была для Максима всем – его подругой, товарищем по развлечениям, поверенной всех его тайн и секретов и самой горячей его защитницей. Она покрывала его шалости, ни разу не выдав ни учителям, ни часто жаловавшимся соседям. Называл ее Максим всегда только по имени – Ева, язык не поворачивался назвать Еву мамой, такой она была необыкновенной. «У всех мамы как мамы, а у меня – Ева». Максим очень ей гордился: моложавым видом, живым лицом, летящей походкой. А смех. Какой у нее был смех – просто неповторимый – как будто сотни колокольчиков начинали переливчато звенеть, стоило ей засмеяться.

Отец появлялся каждые выходные, нарушая их с мамой уединение. Он входил в квартиру – угрюмый, настороженный, загруженный какими-то своими проблемами.

– Ева, – бросал он. – Почему Максим до сих пор не готов?

– Ой, – спохватывалась Ева, – и правда, что это я?

Она вихрем неслась в комнату, на ходу хватая одежду для сына.

– Ева, – начинал канючить Максим, – Евочка, ну, пожалуйста, – хныкал он, пока мама его одевала.

– Хватит ныть, – шептала мама, – он же все-таки твой отец. Пойдете – погуляете, ничего страшного с тобой не случится.