Украденное счастье
Шрифт:
Глаза в глаза, рука в руке, бедро к бедру, сбившееся дыхание, обезумевший пульс, оглушающий стук крови в ушах, биение ошалевшего сердца о клетку ребер… Пластелиново-послушное тело плавится в его руках. Никого вокруг, только он и я, я и он, и тишина… Мир сузился до его зрачков. Шаг, еще один, поворот, снова шаг. Движения отточены до остроты стилета, вихрем взметаются юбки, каблуки отстукивают ритм. Он откидывает меня на руку, наклоняется, касаясь губами ложбинки на шее. Меня накрывает волной, сминает, тащит… На миг кажется – вот оно – счастье, почти удалось ухватить его за хвост. Но только почти. Через секунду в уши врывается
– Мы победили, победили. Ты – молодец.
Цепляюсь за него, как за якорь, удерживающий душу в теле. На нем взгляд отдыхает, его вид вселяет уверенность, успокаивает, бальзамом ложится на исстрадавшееся сердце. Эти искрящиеся радостью глаза, озорные, мальчишеские, такие близкие, такие родные. И снова накатывает, уносит… Он аккуратно опускает меня на пол, целует в обе щеки, берет за локоть и ведет в сторону зрителей. Пытаюсь поспеть за ним на негнущихся, ватных ногах. Слишком людно, жарко, ярко. Прочь, прочь, закрыть руками уши, крепко зажмурить глаза, очутиться в уютном коконе его объятий. Но усталый взгляд выхватывает из толпы круглое бледное лицо, смущенную улыбку провинившегося ребенка. И меня словно ударяет под дых. «Стоп, стой», – пытаюсь затормозить пятками, вырвать руку. Он удивленно оборачивается:
– Да что с тобой?
Хватаю ртом воздух, как выброшенная на берег рыба. Ее оплывшая фигура уже подалась ему навстречу. Она приветливо машет мне рукой, но у меня даже нет сил ответить. Ни сил, ни желания. Он уже на коленях, бережно сажает ее в кресло, прикладывает ухо к огромному животу:
– Как там наш малыш?
Нельзя придумать жеста интимней. Она перебирает его волосы пухлыми белыми пальчиками. Они не здесь, в своем микрокосме, отгородились от окружающего стеной любви, укрылись пеленой обожания. На подгибающихся ногах плетусь в раздевалку. Прочь, прочь, не слышать, не видеть, сбежать. Глаза щиплют злые непролитые слезы, на щеках горят его поцелуи, грудь разрывается от боли и ненависти.
Немилосердные тугие струи бьют по голой спине, бедрам, животу, но мне хочется еще больнее. Внутри клокочет ярость, поднимается к горлу, оставляя во рту неприятный металлический привкус. Оседаю на пол и яростно тру щеки, пока они не начинают саднить. «Ненавижу, ненавижу». Хочется кричать в голос, ломать, крушить. «Почему? Почему она? Что он в ней нашел, в этой рыхлой белой бабе?» Про себя называю ее не иначе, как моль. Такая же бесцветная, безликая, никакая. Глазки с белесыми ресницами всегда опущены долу, виноватая улыбка, пухлые щеки. Хочется впиться в них ногтями и царапать, рвать, драть. Как же я ее ненавижу. Даже самой страшно.
Они ждут меня у выхода, держатся за руки, счастливые, блаженные. Если бы они только знали, какая ненависть меня душит. Ногти впились в ладони, силюсь улыбнуться. Чем шире улыбка, тем больнее вонзаются ногти в беззащитную плоть.
– Подвезти? Смотри, дождь накрапывает? – хочется повалить его на землю и бить, бить ногами, пока не выветрятся накопленные годами ненависть и злость.
– Нет, спасибо, прогуляюсь, – слышу свой голос откуда- то издалека.
– Ну, смотри, как знаешь, – приличия соблюдены, я тут же забыта, он кидается к двери, помогая сесть своей корове.
Небо налилось свинцовыми тучами, срываются первые крупные капли. Редкие прохожие бросаются врассыпную, нахохлившись, сидят на остановках, как воробьи на жердочках, жмутся к стенам под зыбкую защиту куцых козырьков, прыгают через лужи, удерживая над головами сумки, папки, пакеты. У меня нет зонта, да он мне и не нужен. Одевшись в завесу дождя, невидимкой скольжу по залитым ливнем улицам, загребая туфлями воду. Я не спешу, с мазохистским удовольствием упиваясь холодом, сыростью, забирающейся за шиворот, пробирающей до костей, заставляющей зубы выбивать дробь. Мне просто некуда спешить, меня никто не ждет. Стылая, неуютная квартира, да, быть может, Люся – полудикое, тощее существо с нутром дворовой кошки. Хотя, вряд ли. С Люсей у нас особые отношения – враждебный нейтралитет. Она не трогает меня, я – ее. Терпеть не могу кошек, но одной – тошно, а с собакой слишком много мороки. Как Люся напоминает меня. Та же озлобленность, недоверчивость, скрытность, готовность укусить руку, которая кормит. После того, как я ее стерилизовала, она кидалась на меня с шипением, отказывалась от еды, яростно сверкая блюдцами глаз на черной морде. Я лишь пожимала плечами: «Как хочешь». Через три дня Люсю отпустило, но любви ко мне этот инцидент ей ни прибавил.
Начало темнеть, то тут, то там зажигались огни, отражаясь от зеркально-гладкой поверхности дорог. Сколько я так бреду, час, два, все три? Ноги занемели, от холода зуб на зуб не попадает. Неоновыми огнями вспыхнул магазин, напомнив, что нужно купить Люсе еды. Продавщица неодобрительно покосилась на неопрятную женщину, оставляющую мокрый след. Плевать. Выходя из магазина, замечаю вывеску напротив: «У вас проблемы? Могу помочь». Странно, каждый день здесь прохожу, а вывеску ни разу не замечала. И так потянуло кому-то рассказать, выплеснуть, вывернуть душу, поведать о своих страданиях: о разорванной зубами подушке, о разбитых в кровь кулаках, о раскрытой пасти чемодана, поглощающего немногочисленные пожитки, которые по размышлении вынимаются обратно. Не могу, не могу, не хочу. Как жить без его сильных рук, без агонии прикосновений?
Перебегаю дорогу под сигнал возмущенного водителя:
– Дура, куда прешь?
Плевать, плевать на все. Как он мог? Как он мог оставить меня в такой день? Именно сегодня? Наша первая победа. Он должен был разделить триумф со мной. Мне бы оседлать метлу, обуздать ветер, нестись над крышами домов ничего не подозревающих горожан, развеять в бешеном полете свою ярость, освободиться как булгаковская Маргарита. Но метлы у меня нет, а мокрые, бесполезные крылья хлопают позади.
После сумеречного подъезда даже приглушенный свет офиса ослепляет. Стойка администратора, мягкие диваны, белые орхидеи.
– Чем могу помочь?
Ого, молоденькая администраторша – белый верх, черный низ. Бесстрастная улыбка, профессиональная приветливость. Ничего личного, ничего лишнего.
– Эээээ…, – смешалась я, вся моя решимость раскрошилась о ее белозубую улыбку. Я увидела себя ее глазами. Персонаж из сказки, да и только. Намокший плащ облепил ноги, от сырой одежды поднимается пар, в руке – пакет с «вискасом».
Конец ознакомительного фрагмента.