Мой бедный, бедный мастер…
Шрифт:
Над холмом уже клокотало, било и лило. Три голых трупа там уже плавали в мутной водоверти. Их трепало. А на незащищенный Лысый Череп действительно лез, срываясь ежесекундно и падая, весь в вязкой глине, до нитки мокрый, исступленный человек, левой рукой впиваясь в выступы, а правую не отрывая от пазухи с записной книжкой. Но из Ершалаима его никак не было видно. Все окрестности смешались в грозе.
Легионеры на балконе натянули тент, и Пилат с Толмаем беседовали под вой дождя.
— Вот какое дело, Толмай,— говорил Пилат, чувствуя, что под гром ему легче беседовать,— узнал я, что в Синедрионе есть замечательный сыщик. Э?
— Как ему не быть,— сказал Толмай.
— Иуда…
— Искариот,— докончил Толмай.
— Молодой мальчишка, говорят?
— Не стар,— сказал Толмай,— двадцать три года.
— А говорят — девятнадцать?..
— Двадцать три года три месяца,— сказал Толмай.
— Вы замечательный человек, Толмай.
— Благодарю вас, прокуратор,— сказал Толмай.
— Он где живет?
— Забыл я, прокуратор, надо справиться.
— Стоит ли,— ласково сказал Пилат.— Вы просто напрягите память.
Толмай напряг свою память, это выразилось в том, что он поднял глаза к набухшему тенту, и сказал:
— В Золотом переулке в девятом номере.
— Говорят, хорошего поведения юноша?
— Чистый юноша.
— Это хорошо. Стало быть, за ним никаких преступлений нет?
— Нет, прокуратор, нету,— раздельно ответил Толмай.
— Так… Дело, знаете ли, в том, что его судьба меня беспокоит.
— Так-с,— сказал Толмай.
— Говорят, ему Каиафа денег дал?
— Тридцать денариев.
— Тридцать?
…Пилат снял кольцо с пальца, положил его на стол и сказал:
— Возьмите на память, Толмай.
И когда уже весь город заснул, у подножия Иродова дворца {35} на балконе в теплых сумерках на кушетке спал человек, обнявшись с собакой.
Пальмы стояли черные, а мрамор был голубой от луны…
— Так вот что случилось с Юдой Искариотом, Иван Николаевич.
— Угу,— молвил Иванушка.
— Должен вам сказать,— заговорил Владимир Миронович {36} ,— что у вас недурные знания богословские. Только непонятно мне, откуда вы все это взяли.
— Ну, так ведь…— неопределенно ответил инженер, шевельнув бровями.
— И вы любите его, как я вижу,— сказал Владимир Миронович, прищурившись.
— Кого?
— Иисуса.
— Я? — спросил неизвестный и покашлял: — Кх-кх,— но ничего не ответил.
— Только, знаете ли, в евангелиях совершенно иначе изложена вся эта легенда,— все не сводя глаз и все прищурившись, говорил Берлиоз.
Инженер улыбнулся.
— Обижать изволите,— отозвался он.— Смешно даже говорить о евангелиях, если я вам рассказал. Мне видней.
Опять оба писателя уставились на инженера.
— Так вы бы сами и написали евангелие,— посоветовал неприязненно Иванушка.
Неизвестный рассмеялся весело и ответил:
— Блестящая мысль! Она мне не приходила в голову. Евангелие от меня, хи-хи…
— Кстати, некоторые главы из вашего евангелия я бы напечатал в моем «Богоборце» {37} ,— сказал Владимир Миронович,— правда, при условии некоторых исправлений.
— Сотрудничать у вас я счел бы счастьем,— вежливо молвил неизвестный,— но ведь вдруг будет другой редактор. Черт знает, кого назначат. Какого-нибудь кретина или несимпатичного какого-нибудь…
— Говорите вы все какими-то подчеркнутыми загадками,— с некоторой досадой заметил Берлиоз,— впечатление такое, что вам известно не только глубокое прошлое, но даже и будущее.
— Для того, кто знает хорошо прошлое, будущее узнать не составляет особенного труда,— сообщил инженер.
— А вы знаете?
— До известной степени. Например, знаю, кто будет жить в вашей квартире.
— Вот как? Пока я в ней буду жить!
«Он русский, русский, он не сумасшедший,— внезапно загудело в голове у Берлиоза,— не понимаю, почему мне показалось, что он говорит с акцентом? Что такое, в конце концов, что он несет?»
— Солнце в первом доме,— забормотал инженер, козырьком ладони прикрыв глаза и рассматривая Берлиоза, как рекрута в приемной комиссии,— Меркурий во втором, луна ушла из пятого дома, шесть несчастье, вечер семь, влежку фигура. Уй! Какая ерунда выходит, Владимир Миронович!
— А что? — спросил Берлиоз.
— Да…— стыдливо хихикнув, ответил инженер,— оказывается, что вы будете четвертованы.
— Это действительно ерунда,— сказал Берлиоз.
— А что, по-вашему, с вами будет? — запальчиво спросил инженер.
— Я попаду в ад, в огонь,— сказал Берлиоз, улыбаясь и в тон инженеру,— меня сожгут в крематории.
— Пари на фунт шоколаду, что этого не будет,— предложил, смеясь, инженер,— как раз наоборот: вы будете в воде.
— Утону? — спросил Берлиоз.
— Нет,— сказал инженер.
— Ну, дело темное,— сомнительно молвил Берлиоз.
— А я? — сумрачно спросил Иванушка.
На того инженер не поглядел даже и отозвался так:
— Сатурн в первом. Земля. Бойтесь фурибунды.