Мой бедный, бедный мастер…
Шрифт:
— Какого консультанта?
— Вы Берлиоза знаете? — спросил Иван многозначительно.
— Это… композитор?
Иван расстроился.
— Какой там композитор? Ах, да… Да нет! Композитор — это однофамилец Миши Берлиоза.
Рюхину не хотелось ничего говорить, но пришлось объяснить:
— Секретаря Массолита Берлиоза сегодня вечером задавило трамваем на Патриарших.
— Не ври ты, чего не знаешь! — рассердился на Рюхина Иван.— Я, а не ты был при этом! Он его нарочно под трамвай пристроил!
—
— Да при чем здесь «толкнул»? — сердясь на общую бестолковость, воскликнул Иван.— Такому и толкать не надо! Он такие штуки может выделывать, что только держись! Он заранее знал, что Берлиоз попадет под трамвай!
— А кто-нибудь, кроме вас, видел этого консультанта?
— То-то и беда, что только я и Берлиоз.
— Так. Какие же меры вы приняли, чтобы поймать этого убийцу? — Тут врач повернулся и бросил взгляд женщине в белом халате, сидящей за столом в сторонке. Та вынула лист и стала заполнять пустые места в его графах.
— Меры вот какие. Взял я на кухне свечечку…
— Вот эту? — спросил врач, указывая на изломанную свечку, лежащую на столе рядом с иконкой перед женщиной.
— Эту самую, и…
— А иконка зачем?
— Ну да, иконка…— Иван покраснел,— иконка-то больше всего их и испугала,— он опять ткнул пальцем в сторону Рюхина,— но дело в том, что он, консультант, он… будем говорить прямо… с нечистой силой знается… и так просто его не поймаешь.
Санитары почему-то вытянули руки по швам и глаз не сводили с Ивана.
— Да,— продолжал Иван,— знается! Тут факт бесповоротный. Он лично с Понтием Пилатом разговаривал. Да нечего на меня так смотреть! Верно говорю! Все видел — и балкон и пальмы. Был, словом, у Понтия Пилата, за это я ручаюсь.
— Ну-те, ну-те…
— Ну вот, стало быть, я иконку на грудь пришпилил и побежал…
Тут вдруг часы ударили два раза.
— Эге-ге! — воскликнул Иван и поднялся с дивана.— Два часа, а я с вами время теряю! Я извиняюсь, где телефон?
— Пропустите к телефону,— приказал врач санитарам.
Иван ухватился за трубку, а женщина в это время тихо спросила у Рюхина:
— Женат он?
— Холост,— испуганно ответил Рюхин.
— Член профсоюза?
— Да.
— Милиция? — закричал Иван в трубку.— Милиция? Товарищ дежурный, распорядитесь сейчас же, чтобы выслали пять мотоциклетов с пулеметами для поимки иностранного консультанта. Что? Заезжайте за мною, я сам с вами поеду… Говорит поэт Бездомный из сумасшедшего дома… Как ваш адрес? — шепотом спросил Бездомный у доктора, прикрывая трубку ладонью, а потом опять закричал в трубку: — Вы слушаете? Алло!.. Безобразие! — вдруг завопил Иван и швырнул трубку в стену. Затем он повернулся к врачу, протянул ему руку, сухо сказал «до свидания» и собрался уходить.
— Помилуйте, куда же вы хотите идти? —
— Пропустите-ка,— сказал Иван санитарам, сомкнувшимся у дверей.— Пустите вы или нет? — страшным голосом крикнул поэт.
Рюхин задрожал, а женщина нажала кнопку в столике, и на его стеклянную поверхность выскочила блестящая коробочка и запаянная ампула.
— Ах так?! — дико и затравленно озираясь, произнес Иван.— Ну ладно же! Прощайте!! — и головою вперед он бросился в штору окна.
Грохнуло, довольно сильно, но стекло за шторой не дало ни трещины, и через мгновение Иван Николаевич забился в руках у санитаров. Он хрипел, пытался кусаться, кричал:
— Так вот вы какие стеклышки у себя завели!.. Пусти! Пусти!..
Шприц блеснул в руках у врача, женщина одним взмахом распорола ветхий рукав толстовки и вцепилась в руку с неженской силой. Запахло эфиром, Иван ослабел в руках четырех человек, и ловкий врач воспользовался этим моментом и вколол иглу в руку Ивану. Ивана подержали еще несколько секунд и потом опустили на диван.
— Бандиты! — прокричал Иван и вскочил с дивана, но был водворен на него опять. Лишь только его отпустили, он опять было вскочил, но обратно уже сел сам. Он помолчал, диковато озираясь, потом неожиданно зевнул, потом улыбнулся со злобой.
— Заточили все-таки,— сказал он, зевнул еще раз, неожиданно прилег, голову положил на подушку, кулак по-детски под щеку, забормотал уже сонным голосом, без злобы: — Ну и очень хорошо… сами же за все и поплатитесь. Я предупредил, а там как хотите!.. Меня же сейчас более всего интересует Понтий Пилат… Пилат…— тут он закрыл глаза.
— Ванна, сто семнадцатую отдельную и пост к нему,— распорядился врач, надевая очки. Тут Рюхин опять вздрогнул: бесшумно открылись белые двери, за ними стал виден коридор, освещенный синими ночными лампами. Из коридора выехала на резиновых колесиках кушетка, на нее переложили затихшего Ивана, и он уехал в коридор, и двери за ним замкнулись.
— Доктор,— шепотом спросил потрясенный Рюхин,— он, значит, действительно болен?
— О да,— ответил врач.
— А что же это такое с ним? — робко спросил Рюхин.
Усталый врач поглядел на Рюхина и вяло ответил:
— Двигательное и речевое возбуждение… бредовые интерпретации… случай, по-видимому, сложный… Шизофрения, надо полагать. А тут еще алкоголизм…
Рюхин ничего не понял из слов доктора, кроме того, что дела Ивана Николаевича, видно, плоховаты, вздохнул и спросил:
— А что это он все про какого-то консультанта говорит?
— Видел, наверно, кого-то, кто поразил его расстроенное воображение. А может быть, галлюцинировал…