Мой бедный, бедный мастер…
Шрифт:
Что думал о Степе Римский, мы не знаем, но известно, что он думал о Варенухе, и, увы, это было до того неприятно, что Римский сидел бледный и одинокий и по лицу его проходила то и дело судорога.
Когда человек уходит и пропадает, не трудно догадаться, что случилось с ним, и Римский, кусая тонкие губы, бормотал только одно: «Но за что?»
Ему почему-то до ужаса не хотелось звонить по поводу Варенухи, но он все-таки принудил себя и снял трубку. Однако оказалось, что телефон испортился. Вызванный звонком курьер доложил, что испортились все телефоны в «Кабаре».
Когда до слуха финдиректора глухо донесся финальный марш велосипедистов, вошел курьер и доложил, что «они прибыли».
Замдиректора почему-то передернуло, и он пошел за кулисы, чтобы принять гастролера.
В уборную, где поместили иностранного артиста, под разными предлогами заглядывали разные лица. В душном коридоре, где уже начали трещать сигнальные звонки, шныряли фокусники в халатах с веерами, конькобежец в белой вязанке, прошел какой-то бледный в смокинге, бритый, мелькали пожарные.
Прибывшая знаменитость поразила всех, во-первых, своим невиданным по покрою и добротности материала фраком, во-вторых, тем, что был в черной маске, и, в-третьих, своими спутниками. Их было двое: один длинный, тонкий, в клетчатых брючонках и в треснувшем пенсне. Короче говоря, тот самый Коровьев, которого в одну секунду узнал бы товарищ Босой, но товарищ Босой, к сожалению, в «Кабаре» быть никак не мог в это время. И второй был неимоверных размеров черный кот, который как вошел, так и сел непринужденно на диван, щурясь на ослепительные огни гримировальных лампионов.
В уборной толкалось много народу; был маленький помощник режиссера в кургузом пиджачке, чревовещательница, пришедшая под тем предлогом, что ей нужно взять пудру, курьер и еще кто-то.
Римский с большим принуждением пожал руку магу, а длинный и развязный и сам поздоровался с Римским, отрекомендовавшись так: «Ихний помощник».
Римский очень принужденно осведомился у артиста о том, где его аппаратура, и получил глухой ответ сквозь маску:
— Мы работаем без аппаратуры…
— Наша аппаратура, товарищ драгоценный,— ввязался тут же клетчатый помощник,— вот она. При нас! Эйн, цвей, дрей! — И тут наглец, повертев узловатыми пальцами перед глазами отшатнувшегося Римского, вытащил внезапно из-за уха кота собственные золотые Римского часы, которые были у него до этого в кармане под застегнутым пиджаком, с продетой в петлю цепочкой.
Кругом ахнули, и заглядывавший в дверь портной крякнул.
Тут затрещал последний сигнал, и под треск этот кот отмочил штуку, которая была почище номера с часами. Именно, он прыгнул на подзеркальный стол, лапой снял пробку с графина, налил воды в стакан и выпил ее, после чего пробку водрузил на место. Тут даже никто не ахнул, а только рты раскрыли, и в дверях кто-то шепнул:
— Ай! Класс!
Через минуту шары в зале погасли, загорелись зеленые надписи «выход», и в освещенной щели голубой завесы предстал толстый, веселый, как дитя, человек в помятом фраке и несвежем белье. Видно было,
— Итак, граждане,— заговорил Чембукчи, улыбаясь,— сейчас перед вами выступит знаменитый иностранный маг герр Воланд. Ну, мы-то с вами понимаем,— хитро подмигнув публике, продолжал Чембукчи,— что никакой белой магии на самом деле в природе не существует. Просто мосье Воланд в высокой степени владеет техникой фокуса. Ну а тут двух мнений быть не может! Мы все, начиная от любого уважаемого посетителя галерки и вплоть до почтеннейшего Аркадия Аполлоновича,— и здесь Чембукчи послал ручкой привет в ложу, где сидел с тремя дамами заведующий акустикой московских капитальных театров Аркадий Аполлонович Семплеяров,— все, как один, за овладение техникой и против всякой магии! Итак, попросим мистера Воланда!
Произнеся всю эту ахинею, Чембукчи отступил на шаг, сцепил обе ладони и стал махать ими в прорез занавеса, каковой и разошелся в обе стороны. Публике выход Воланда с его помощниками очень понравился. Замаскированного великана, клетчатого помощника и кота встретили аплодисментами.
Коровьев раскланялся с публикой, а Воланд не шевельнулся.
— Кресло мне,— негромко сказал Воланд, и в ту же минуту неизвестно каким образом на сцене появилось кресло.
Слышно было, как вздохнула публика, а затем наступила тишина.
Дальнейшее поведение артистов поразило публику еще более, чем появление кресла из воздуха.
Развалившись на полинявшей подушке, знаменитый артист не спешил ничего показывать, а оглядывал публику, машинально покручивая ухо черного кота, приютившегося на ручке кресла.
Наконец послышались слова Воланда:
— Скажи мне, рыцарь,— очень негромко осведомился он у клетчатого гаера, который стоял, развязно опершись на спинку кресла,— это и есть московское народонаселение?
— Точно так,— почтительно ответил клетчатый циркач.
— Так… так… так…— загадочно протянул Воланд,— я, надо признаться, давненько не видел москвичей… Надо сказать, что внешне они сильно изменились, как и сам город… Появились эти… трамваи, автомобили…
Публика внимательно слушала, полагая, что это прелюдия к магическим фокусам.
Между кулисами мелькнуло бледное лицо Римского среди лиц артистов.
На физиономии у Чембукчи, приютившегося сбоку одного занавеса, мелькнуло выражение некоторого недоумения, и он чуть-чуть приподнял бровь. Воспользовавшись паузой, он вступил со словами:
— Иностранный артист выражает свое восхищение Москвой, которая значительно выросла в техническом отношении, а равно также и москвичами,— приятно улыбаясь, проговорил Чембукчи, профессионально потирая руки.
Тут Воланд, клоун и кот повернули головы в сторону конферансье.
— Разве я выразил восхищение? — спросил артист у клетчатого.
— Нет, мессир, вы никакого восхищения не выражали,— доложил клетчатый помощник.
— Так… что же он говорит?
— А он просто соврал,— звучно сказал клетчатый и, повернувшись к Чембукчи, прибавил: