Мой бедный, бедный мастер…
Шрифт:
— Поздравляю вас, соврамши!
На галерее рассмеялись, а Чембукчи вздрогнул и выпучил глаза.
— Но меня, конечно, не столько интересуют эти автобусы, телефоны и… прочая…
— Мерзость! — подсказал клетчатый угодливо.
— Совершенно верно, благодарю,— отозвался артист,— сколько более важный вопрос: изменились ли эти горожане внутренне, э?
— Важнейший вопрос, мессир,— озабоченно отозвался клетчатый.
В кулисах стали переглядываться, пожимать плечами, но, как бы отгадав тревогу за кулисами,
— Ну, мы заговорились, однако, дорогой Фагот, а публика ждет от нас чудес белой магии. Покажи им что-нибудь простенькое.
Тут зал шевельнулся, и пять тысяч глаз сосредоточились на клетчатом. А тот щелкнул пальцами, залихватски крикнул:
— Три, четыре!..
Тотчас поймал из воздуха атласную колоду карт, стасовал ее и лентой пустил через сцену.
Кот немедленно поймал колоду, в свою очередь стасовал ее, соскочил с кресла, встал на задние лапы и обратно выпустил ее к клетчатому. Атласная лента фыркнула, клетчатый раскрыл рот, как птенец, и всю ее, карту за картой, заглотал.
Даже аплодисмента не было, настолько кот поразил публику.
— Класс! — воскликнули за кулисами.
А Фагот указал пальцем в партер и сказал:
— Колода эта таперича, уважаемые граждане, в седьмом ряду, место семнадцатое, в кармане.
В партере зашевелились, и затем какой-то гражданин, пунцовый от смущения, извлек из кармана колоду и застенчиво тыкал ею в воздух, не зная, куда ее девать.
— Пусть она останется у вас на память, гражданин Парчевский,— козлиным голосом прокричал Фагот,— вы не зря говорили вчера, что без покера жизнь в Москве несносна.
Тот, фамилия которого действительно была Парчевский, вытаращил глаза и колоду положил на колени.
— Стара штука! — раздался голос с галерки.— Они уговорились!
— Вы полагаете? — отозвался Фагот.— В таком случае она у вас в кармане!
На галерке произошло движение, послышался радостный голос:
— Червонцы!
Головы поднялись кверху. Какой-то смятенный гражданин на галерке обнаружил у себя в кармане пачку, перевязанную банковским способом, с надписью «Одна тысяча рублей». Соседи навалились на него, а он начал ковырять пачку пальцем, стараясь дознаться, настоящие это червонцы или какие-нибудь волшебные.
— Истинный бог, червонцы! — заорали на галерке.
— Сыграйте со мной в такую колоду! — весело попросил женский голос в ложе.
— Авек плезир, медам,— отозвался клетчатый и крикнул: — Прошу глядеть в потолок!
Головы поднялись, Фагот рявкнул:
— Пли!
В руке у него сверкнуло, бухнул выстрел, и тотчас из-под купола, ныряя между нитями подтянутых трапеций, начали падать в партер белые бумажки. Они вертелись, их разносило в стороны, забивало на галерею, откидывало и в оркестр, и в ложи, и на сцену.
Через несколько секунд бумажки, дождь которых все густел, достигли кресел, и немедленно зрители стали их ловить. Сперва веселье, а затем недоумение разлилось по всему театру. Сотни рук поднялись к лампам и на бумажках [увидели] самые праведные, самые несомненные водяные знаки. Запах также не оставлял ни малейших сомнений: это был единственный, лучший в мире и ни с чем не сравнимый запах только что отпечатанных денег. Слово «червонцы! червонцы!» загудело в театре, послышался смех, вскрики «ах, ах», зрители вскакивали, откидывали спинки, ползали в проходах.
Эффект, вызванный фокусом белой магии, был ни с чем не сравним. На лицах милиции в проходах выразилось смятение, из кулис без церемоний стали высовываться артисты. На галерее вдруг послышался голос: «Да ты не толкайся! Я тебя сам так толкну!» — и грянула плюха, произошла возня, видно было, как кого-то повлекли с галереи. На лицо Чембукчи было страшно глянуть. Он круглыми глазами глядел то на вертящиеся бумажки, то на замаскированного артиста в кресле, то старался диким взором поймать за кулисами Римского, то в ложе взгляд Аркадия Аполлоновича.
Трое молодых людей из партера, плечистые, в так называемых пуловерах под пиджаками, нахватав падающих денег, вдруг бесшумно смылись из партера, как будто по важной и срочной надобности.
В довершение смятения дирижер, дико оглянувшись, взмахнул палочкой, и тотчас оркестр заиграл, а мужской голос ни к селу ни к городу запел: «У самовара я и моя Маша!» Возбуждение от этого усилилось, и неизвестно, чем бы это все кончилось, если бы кот вдруг не дунул с силой в воздух, отчего червонный снег прекратился.
Публика мяла и смотрела на свет бумажки, охала, разочарованно глядела вверх, глаза у всех сияли.
Тут только Чембукчи нашел в себе силы и шевельнулся. Стараясь овладеть собой, он потер руки и звучным голосом заговорил:
— Итак, товарищи, мы с вами сейчас видели так называемый случай массового гипноза. Научный опыт, как нельзя лучше доказывающий, что никаких чудес не существует. Итак, попросим мосье Воланда разоблачить нам этот опыт. Сейчас, граждане, вы увидите, как эти якобы денежные бумажки, что у вас в руках, исчезнут так же внезапно, как и появились!
Тут он зааплодировал, но в совершенном одиночестве. На лице конферансье сохранял при этом выражение уверенности, но в глазах этой уверенности не было и даже выражалась мольба. Публике его речь не понравилась, наступило молчание, которое было прервано клетчатым Фаготом.
— Это так называемый случай вранья,— заявил он своим козлиным тенором,— бумажки, граждане, настоящие!
— Браво! — восторженно крикнули на галерке.
— Между прочим, этот,— тут клетчатый нахал указал на бледного Чембукчи,— мне надоел, суется все время, ложными замечаниями портит сеанс. Что бы с ним такое сделать?