Мой бедный Йорик
Шрифт:
Он повернулся и широкими шагами направился к зарослям крыжовника.
– Йорик, ты что собрался делать? – окликнула его мачеха Тамара, но он даже ухом не повел. – Не делай глупостей, я еще ничего не решила. Может быть, это действительно неплохо – крыжовник. Северный виноград и все такое… Иероним, остановись! Что ты опять выдумал?
Иероним в это время остановился перед крайним кустом, смерил его взглядом, как противника в кулачном поединке, размахнулся и ударил косой в лиственную гущу что было сил. Куст выдержал, самортизировал и отбросил косу назад. Тогда косарь взялся за древко на самурайский манер и нанес еще несколько яростных ударов. Металлическая часть, то есть сама коса, только мешала ему. Листья летели в разные стороны, но стебли держались.
– Сладку ягоду рвали вместе! – не пел, а орал противным голосом Иероним, не прекращая избиения кустарника. – Горьку ягоду я одна!
– Иероним, это не смешно, – сказала мачеха Тамара, хотела еще что-то добавить, но Вилен Сергеевич ее остановил.
– Я, пожалуй, займусь шашлыками, – сказал он, направляясь к машине. – Вы мне поможете, Анечка?
– Шашлык не терпит женских рук, – ответила Аня.
– А я вам хотел предложить сервировку стола. Ну, в крайнем случае, нарезать лук колечками.
– У меня, кажется, уже есть неотложное дело. Мне бы рукавицы, топорик, нож?
– Посмотрите вон там, возле строительного вагончика…
Глядя, как супруги Лонгины с двух сторон наступают на кусты крыжовника – Иероним яростно и бестолково, Аня же спокойно и сноровисто – Вилен Сергеевич задумчиво произнес себе под нос:
– Не приведи, господи, увидеть вам настоящую русскую семью, бессмысленную и беспощадную….
Так погиб крыжовник на участке Тамары Лонгиной. Иероним после физической нагрузки успокоился, а после глупого, неадекватного поступка испытывал некоторое смущение. Его теперь старались не задевать, мало ли что он еще выкинет, подожжет. За дом, правда, можно было уже не опасаться.
Вилен Сергеевич все-таки привлек освободившуюся от садовых работ Аню к работам кулинарным. В четыре руки они быстро резали, мешали, солили, перчили… Пафнутьев явно получал от этого процесса удовольствие, и у Ани завертелась на языке реплика о его истинном призвании.
– Прошу прощения, что не помогаю вам, – сказала подошедшая мачеха. – Но, как видите, я в белом. Могу только развлекать вас светской беседой, поговорить о театре, кино, книгах. Но только не о живописи, графике. Ни единого слова о виде искусства, которое пачкает и оставляет следы. Анечка, скажите, пожалуйста, что сейчас читает молодежь?
– Думаю, что ничего не читает.
– А продвинутая молодежь? Вы, например?
– Какая же я продвинутая? У меня довольно традиционные вкусы.
– И кто ваш любимый писатель?
– Из отечественных?
– С отечественными все ясно, – мачеха Тамара махнула рукой в сторону комаровского кладбища. – Толстой или Достоевский, Пушкин – наше все… Как говорится, не будем лохматить Ахматову. Кого вы предпочитаете из зарубежных авторов?
Аня вспомнила, как Иероним, указывая своей невесте на стеллажи в доме Лонгиных, сплошь заставленные журналами «Иностранная литература» за многие годы, сказал, что это – любимое чтиво его мачехи. Тамара называла «Иностранку» настоящей энциклопедией нерусской жизни для многих поколений. Она не просто прочитала любимый журнал за все минувшие года, она его регулярно перечитывала и считала себя поэтому большим специалистом по зарубежной литературе. Вспомнив это, Аня немного подумала и сказала:
– Мой любимый писатель – Хенрик Понтоппидан.
– Кто-то из современных постмодернистов? Ультрамодная литература? – поморщилась Тамара. – Вроде этого японца Мур… Мур… Мур…
Второй раз за сегодняшний день мачеха замурлыкала.
– Вы имеете в виду Мураками? Ничего общего.
– Значит, детективщик, – сказала Тамара пренебрежительно.
– Что вы, Тамара Леонидовна, – Аня удивленно развела в сторону две половинки только что разрезанного помидора. – Понтоппидан – известный скандинавский реалист. Между прочим, лауреат Нобелевской премии за 1917 год. Да вы знаете! Просто решили меня разыграть!
У мачехи Тамары как-то быстро испортилось настроение. Ей, видимо, хотелось поговорить о зарубежной литературе с высоты своей журнальной начитанности, но эта девчонка умудрилась поставить ее в неудобное положение. Как в старинной народной игре: кто крикнет первым «Задница!», тот и выиграл. Аня первой успела назвать никому не известное имя и тем самым нанесла упреждающий, победный удар. Мачеха как-то потерялась. Но что делать? Законы светской беседы суровы. К тому же она сама выбрала тему.
– Как имя этого писателя? – спросила Тамара.
– Понтоппидан, – четко произнесла Аня.
– Что-то такое я слышала про него. Норвежский писатель… Друг Ибсена…
– Датский, – поправила ее Аня. – Дания. Андерсен, Кьеркегор, Понтоппидан…
Пусть теперь проверяет. Как удачно она выучила это странное имя, наткнувшись на него в литературном словаре. Тогда еще подумала: «Спросит кто-нибудь: ваш любимый писатель? Я ему так запросто: Понтоппидан». Наверное, большой писатель, так как статья про него была немаленькая, да еще и нобелевский лауреат. Что она еще про него знала? Реалист, мастер психологического портрета, его герои искали смысл жизни и не нашли его. Или нашли? Все из той же короткой биографической справки. Надо будет обязательно прочитать этого Хенрика Понтоппидана. Может, действительно неплохой писатель?
Глава 12
Втяните принца силой
В рассеянье и в обществе с собой,
Где только будет случай, допытайтесь,
Какая тайна мучает его
И нет ли от нее у нас лекарства.
Это был очень странный пикник. Курортный, шашлычный дух мешался с остаточным запахом большого пожара. Мачеха Тамара в белоснежном спортивном костюме контрастно смотрелась на фоне черного пепелища. Всклокоченный и бледный Иероним, оцарапанный крыжовником, который дорого продавал свою жизнь, с ржавой косой в руках был похож на смерть, которая пришла за кошкой, а та решила еще пожить и не далась. Да еще и обходительный, тактичный, улыбчивый Вилен Сергеевич, который все чувствовал, понимал и старался сгладить острые углы, разбавить чьи-то крепкие слова, размягчить насколько возможно ситуацию и успевал еще размягчать при помощи угольного жара куски свинины на шампурах.
Аня чувствовала, что добром все это не кончится, но тут появились дети. Дачная местность сразу приобрела какой-то новый смысл. Даже пепелище отступило на второй план, уже не казалось главным действующим лицом дачного спектакля, а скоро и совсем перестало бросаться в глаза. На старенькой «Волге» приехал скульптор Морошко со своей женой и внуками.
Жена его была довольно полной и очень пожилой. Говорила она много, но спокойно, ненавязчиво – о своем муже, внуках, а больше – о болезнях и врачах. Она сама задавала себе вопросы и сама тут же на них пространно отвечала. Она напоминала старенький отечественный радиоприемник, работающий только на одной волне. Он никому не мешал, создавал фон, заполнял паузы, а Афанасий Петрович Морошко к тому же умел делать его потише или погромче. Жена Морошко была настолько непримечательна, что Аня даже не запомнила ее имени. А может, никто его и не называл?