Мой бедный Йорик
Шрифт:
– Есть кто-нибудь живой?! – крикнул он бойницам окон.
Петух захлопал крыльями и прокукарекал опять.
– Хватит орать, – послышался хрипловатый голос, обращенный не то к Иерониму, не то к петуху.
В том же окне показался серенький и по одежде и по цвету лица старичок, но в ярко красной кепке-бейсболке. Рукой он смахнул петуха с подоконника, будто им двоим не хватило бы места, и приветливо кивнул приезжим.
– Из районной администрации пожаловали? – спросил он.
– Нет, мы из Питера.
– Вот я и смотрю, больно машина для наших богатая. Значит, из области к нам пожаловали?
– Вы не поняли, нам нужен директор Дома культуры или кто-нибудь еще с ключами.
Старичок снял свой причудливый головной убор, провел ладонью по седой голове и надел бейсболку уже козырьком назад.
– Понятненько, будете у нас в Доме культуры казино организовывать, чтобы людей сподручнее обкрадывать.
– Так у вас тут люди есть! – обрадовался Иероним. – А где же они все?
– Где же людям быть? – засмеялся глупому вопросу старичок. – По домам сидят или в огородах стоят копчиками в небо. Известно где! Пашка с Матвеем уже давно на бровях, друг друга подпирают, как две горбылины. Надька ларек свой закрыла, за товаром уехала. А вам Степаныч нужен, наш волостной. Только ему взятку давать бесполезно, он ничего сам не решит. Вам надо в район ехать за разрешением.
– За каким разрешением? – не понял Иероним.
– Ну казино без санкции открыть нельзя. Разве вы не понимаете?
Аня опять вышла из машины, ей тоже захотелось поговорить с забавным старичком.
– Дедушка, вы тут все знаете. В Доме культуры вашем должна быть картина «Политбюро смотрит балет „Лебединое озеро“». Не припомните?
– Ишь, какая пригожая девчушка, – сказал старик, умиленно глядя на Аню. – Жена твоя или по-другому?
– Жена, – ответил Иероним, почему-то печально вздохнув.
У старика была странная манера – на вопросы он отвечал не сразу, попутно сам спрашивал, отвлекался, но все-таки возвращался опять к теме разговора.
– Висела такая картина. В фойе висела, точно помню. Хорошая такая картина. Мордатых этих я не очень жаловал, а вот балеринок хорошо помню. Беленькие такие, аккуратные, как медсестры в центральной районной больнице.
– А сейчас она где? – спросил Иероним.
– У меня в сарае прялка финская стояла. Да не целиковая прялка, а колесо и палка. Думал, в печке ее сжечь, но каждую зиму забывал. А тут приезжали из музея у старух рухлядь покупать. Мне за эту прялку поломанную двести рубликов дали…
– Вы скажите, пожалуйста, где нам директора Дома культуры найти? – перебила его Аня.
– Или другое дело, – продолжил невозмутимый старик, торчащий из своего окна, как пародия на экранизацию русских сказок. Вместо красочных наличников – выбитая рама, вместо платка или кокошника – красная бейсболка. – Жил у нас финн один, Айрикайнен, старый уже был. Так он служил в НКВД, ездил раньше по области, запрещенные картины сжигал, книги. Рассказывал, что картины ничего себе горят, быстренько, а вот книги не больно-то разгораются. Он тогда молодой был, нетерпеливый, а надо было стоять над костровищем и книгу палочкой листать, чтобы она до конца прогорела.
– Рукописи не горят, – согласилась Аня. – Картину эту его отец нарисовал – Василий Лонгин. Сейчас выставка его устраивается.
– Художник этот, отец его, – кивнул старик на Иеронима, – все мордатых рисовал?
– Нашу историю, в основном. Первых лиц… Вот вы бы приезжали на выставку, посмотрели, молодость свою вспомнили.
– Моя молодость не с ними, – нахмурился дед. – Моя молодость с другими. Смотреть мне там нечего. И курей своих я бросить не могу. Видали, какой у меня курятник?
– А что же с домами случилось, дед? – спросил Иероним.
– Известно что. Гарнизон уехал, дома оставил. Отопление и электричество выключили. Люди, правда, тут еще жили. Помыкались они, помыкались, жалобы пописали и перебрались кто куда. Мой дом самый ближний к большим домам. Вот я его под курей и приспособил…
Иероним выругался про себя, сел в машину и махнул Ане рукой, что нечего больше со стариком время терять. Но когда она разворачивался, старик закричал:
– Любовь Михайловна вам нужна! Вон там она живет. Видите, рябина поломанная? Туда и держите, но только у калитки кричите погромче. У нее собака злая, во двор не пустит, а лает громко. Так что вам ее перекричать надо…
Картину нашли на чердаке, под плакатом «Да здравствует социалистическая демократия!» и старыми радиаторами отопления. Брежневу кто-то пририсовал окладистую бороду, Суслову затушевал стеклышки очков, а над примой Большого театра и вовсе поглумился. Но Иероним сказал, что это пустяки и он все подправит. Любови Михайловне он дал за хранение картины двести рублей. Она попыталась поторговаться, но он твердо стоял на своем:
– Я ваши расценки знаю, – сказал он уверенно.
На обратном пути Аня дремала на заднем сиденье или только делала вид. Она вспоминала неуютный фасад заброшенного дома, пустые глазницы, смотревшие на нее странно зловеще, и повторяла про себя:
– Вот и все… Свет погас. Круг замкнулся.
Глава 15
Так на же, самозванец-душегуб!
Глотай свою жемчужину в растворе!
В этой поездке Аня все для себя решила. Вернее, у нее было странное ощущение, что все решено без нее. Каждая влюбленная пара, супруги, просто люди, живущие какое-то время вместе, окружены вещами, словами, привычками, воспоминаниями, понятными только им одним, значимыми исключительно для них. Вот это окружение Ани и Иеронима, их особый мир, давно начал трансформироваться, изменяться. Ане казалось, что мир любви меняется на что-то другое, осталось еще несколько красок, оттенков, и скоро все сложится заново, как в калейдоскопе.