Мой бедный Йорик
Шрифт:
– А я знаю? – удивился Володя. – В кино видел. Дотронется старичок до человека, а он в нужный день по календарю кеды выставляет.
– И они вам верили?
– Самым старшим я какую-то лабуду придумывал и кое-что из спецназовского показал. Главное, я приплачивал им немного, подачки кидал. А они в своей группе рассказывали, что видели, как я до пятого этажа допрыгиваю, сквозь стену прохожу, троллейбус поднимаю, от пальца прикуриваю… Те более младшим пересказывали и еще от себя добавляли.
– Неужели никто не усомнился, не проверил вас? Хотя бы знание японского или китайского языка?
– А я специально китайцев с рынка привел, заплатил им до этого по пятьдесят баксов. Они пришли к нам в зал, стали вокруг меня прыгать и кричать на ломаном русском, что в Китае обо мне легенды рассказывают, что мне памятник хотят установить в Пекине как самому великому бойцу современности.
– И никто не вызвал вас на этот… поединок, чтобы проверить ваше искусство?
– Эти! Да они все трусы, как один! Ничтожества, слякоть. Они думали, появится дядя из Поднебесной, скажет им делать так-то и так-то, и они вдруг станут непобедимыми. Вот они и ждали секретов нин-дзя и кунг-фу девять месяцев.
– Какой-то бред! – воскликнула пораженная Аня. – Этого быть не может!
– Кажется, падчерица моя поправляется, – прокомментировала ее эмоциональное состояние мачеха. – Глазки заблестели, а в них жажда правды и справедливости… Володя, между прочим, за полгода купил себе квартиру в Пушкине и новенькую иномарку.
– Мог бы и больше, – мечтательно проговорил охранник.
– Мог бы и больше, – согласилась Тамара. – Только оказался среди всех один человек при исполнении. Журналист решил один очерк написать сразу про двоих: японского и китайского мастеров. Стал он Володю проверять. Подсунул ему текст на китайском, где было написано: «Хватит врать, косоглазая рожа!» Так, Володя?
– Приблизительно.
– А Володя стал с умным видом рассказывать, что здесь написана древняя китайская мудрость, любимое изречение его покойного учителя… Ну и так далее. Через неделю Володю взяли прямо во время очередной тренировки, когда он всех построил и деньги собирал.
– Целый автобус ОМОНа на меня одного пригнали, – гордо добавил Володя. – Боялись меня очень. Вдруг я летать начну и шаровыми молниями плеваться?
– А вы так и не начали? – спросила Аня. – Вас, выходит, развенчали прилюдно?
– Когда меня положили на землю, я прокричал: «Ученики! Святое правило мастера кунг-фу – не сопротивляться ОМОНу!» Думаю, они поверили…
– Что же было потом?
– Ничего особенного. Нашлись добрые люди, отмазали, – узкий Володин глаз подмигнул из зеркала.
– Кажется, я знаю этих добрых людей, – подмигнула ему в ответ Аня.
– Незаурядным личностям надо помогать, – сказала мачеха Тамара. – Помогли мы Володе, как помогли в свое время и твоему супругу, моему великовозрастному пасынку…
Впереди них все маячил синенький «фольксваген-гольф», сзади подпирали те же «пятнадцатые» «Жигули», но весь этот двигавшийся, хотя и устоявшийся, караван уже был за городом. Правда, плотно пригнанные друг к другу коттеджи, придорожные ресторанчики, попутные магазины по-городскому нахально заслоняли собой живую природу, но небо здесь было вроде голубее, а воздух прозрачнее.
– Мы развлекли тебя рассказом о человеческой глупости? – спросила мачеха Тамара. – Теперь твоя очередь, Анечка.
– О чем же мне вам рассказать?
– О любви, – буркнул Володя, все-таки подрезая синенький «гольф».
– Вот-вот, – кивнула мачеха Тамара. – Расскажи, например, о ваших отношениях с Иеронимом.
– Обычные семейные дела. В общем-то, нечего рассказывать. Завтрак, обед, ужин. Ты не утомился, милый? – У меня сегодня что-то голова пухнет, и в груди екает. – Ты не добавишь мне немного денег на шубу? – Сколько? – У меня уже есть пять тысяч, добавь мне, пожалуйста, еще сто пятьдесят. – Ты меня любишь? – А ты меня? – Нет, ты первый отвечай! – Нет, ты! – Вечно я первый. В химчистку тоже я, в сберкассу опять я. Надоело мне все это хуже горькой редьки! – А ты тогда хрен! – Я тебя не обзывал. – А кто назвал меня горькой редькой? – Ну, раз ты меня назвала уже хреном, то ты тогда самая черная редька! – А ты…. Вот, собственно, и все.
– Браво, – сказала мачеха довольно холодно, словно всю ее недавнюю доброту и мягкость выдуло встречным воздушным потоком. – Интересная какая у людей жизнь. Скажи мне лучше, Анечка, как это тебя угораздило, при твоей внешности, неординарности, начитанности, отвратить от себя мужа?
– С чего вы, Тамара Леонидовна, это взяли? По каким таким призракам… то есть признакам?
– А призрак, как ты изволила оговориться, бродит по Европе, и все его видят. Со стороны было хорошо видно, как изменились ваши отношения. Раньше он сдувал с тебя пылинки, а потом стал вытирать об тебя ноги. Он стал невнимателен к тебе, порой даже груб. Скажи еще, что я не права?
Рядом с Аней опять сидела та самая Тамара, к которой она привыкла. Мачеха опять играла раздвоенным язычком и нежно жалила ядовитым зубом. Даже ногу она не закидывала на ногу, а переплетала их в единый хвост. С такой Тамарой Аня обращаться умела.
– Наблюдение со стороны не самый лучший метод, Тамара Леонидовна, – сказала в ответ Аня. – Тот же Иероним, наблюдая за вами, сделал вывод, что вы убили своего мужа.
– Кого? – воскликнула Тамара.
– Своего мужа, Василия Ивановича Лонгина. Разве вы забыли гневную филиппику вашего ровесника-пасынка?
– Это же бред сумасшедшего, – процедила Тамара, не желая даже разжимать зубы для ответа на такую глупость.
– Это именно то, что я хотела ответить на ваш вопрос, – с торжествующей улыбкой подытожила Аня.
– Ты хочешь сказать, что ваши отношения со дня свадьбы не претерпели никаких изменений? – не сдавалась мачеха.
– Конечно, не хочу. При посторонних Иероним частенько позволяет себе инсценировки, чтобы, так сказать, никто не позавидовал нашему счастью. Хамил мне, боясь сглаза. Знаете, Тамара Леонидовна, есть такие черные глаза, от которых раньше в деревнях не только детей, но и телят прятали. Зачем им демонстрировать семейную идиллию, зачем будить в сердцах, и без того черных, черную зависть?