Мой бывший бывший. Книга 2
Шрифт:
Как это домой, а как же покататься? Мы ж за этим сюда приехали!
Да и папа – мы на него, конечно, злимся, с мамой за компанию, но… Хочется же поболтать. Хотя бы! Раз уж мама не против…
И, ой, как маме страшно быть не против…
– Ну что, Плюшка, поехали? – тереблю я дочь за рукав курточки. – Пошли вещи обратно в машину к дяде Нику запихнем и…
– Не-е-ет, – Маруська мотает головой, наконец-то раскукливаясь, – дядя Ник обидится.
И ты даже не представляешь, как…
– Ну, он же на меня обидится, – фыркаю я, – хотя, если ты хочешь остаться… Тогда нам надо идти к тренеру. У тебя занятие через полчаса.
Последний шмыг немножко красным носиком – я вытягиваю из кармана своей куртки пачку бумажных платочков, чтоб мое чудовище высморкалось, – и Маруська тянет меня в обратную сторону, к дверям конюшни, в которых на нас зависает… Олеся. Вид у неё виноватый. Но, судя по всему, именно благодаря ей нас не шуганул вот тот бородатый мордатый мужик, что стоит чуть поодаль за её спиной. По крайней мере, на меня он смотрит мрачно, будто я не в пустую конюшню зашла, а в святая святых, в которой он хранит священный Грааль, не меньше.
Пофиг.
Главное, что Маруськина теплая ладошка лежит в моей руке, её мордашка потихоньку светлеет – мысли о долгожданном катании все-таки вытесняют из головы мысли плохие, и этот выходной еще можно спасти. Ну, по крайней мере, я в это верю.
– Кстати, насчет папы я не пошутила, – негромко замечаю я, чтобы закрепить эту информацию, – если тебе хочется – и раз уж он уже приехал, я скажу ему, что вам можно погулять.
Маруська сначала сбивается с шага, потом смотрит на меня, и снова начинает шагать вперед, к той самой леваде, где перед нами выделывался на Милорде Ветров. Шаг у неё становится еще бодрее.
Мне бы такое настроение. Я вот это свое поражение принимаю, только стиснув зубы покрепче и стараясь не представлять физиономию удовлетворенного очередной победой Ветрова.
Это ради Маруськи. Только для неё. А на него мне плевать.
Ох, пожалею я об этом разрешении, ой, как пожалею.
Только не догадываюсь, насколько быстро…
8. Спорщики
– Ты не представляешь, насколько я задолбался тебя видеть, Ярослав Олегович, – хрипло роняет Ольшанский, явно подумывающий о более крепких эпитетах в моей адрес, – Тебе же тысячу раз говорено, чтоб до суда ты к Маше не приближался. Так какого же хр… черта ты приперся?
Такого черта, что не собирался позволять тебе, Николай Андреевич, подкатывать к моей женщине через моего же ребенка.
Хотя черта с два я тебе это озвучу, ты так забавно пыхтишь, что твою агонию я просто обязан продлить еще на четверть часа.
От Ольшанского и вправду веет нешуточной злостью, будто здесь я посягаю на его территорию. Хотя почему это «будто»? Так оно и есть.
Я действительно посягаю. Правда, с моей точки зрения, эта «территория» изначально была моей, и всяким оккупантам желательно уже осознать собственную ошибку и убраться подальше. Потому что мое терпение не отличается такой уж особой эластичностью.
Мои пальцы мнут и перетирают друг между другом твердый фетровый край шляпы, тем самым донося до меня дивную истину – я нервничаю. Я действительно нервничаю. Но, разумеется, не Ольшанский тому причиной, многовато чести…
В той стороне, куда унесло Машутку и Вику, никого не видно, кроме пары хмурых конюхов. По крайней мере, ни той, ни другой все еще не видать. И если бы не было прямого Викиного запрета, я бы сейчас уже шагал в ту сторону, мне же приходится стоять на месте и всячески игнорировать с каждой секундой все более распаляющегося противника.
В конце концов, Вике и вправду лучше знать, как разрешать заваренную мной ситуацию. Все-таки, стоило начать со звонка. Хотя, толком и не знаю, что бы это поменяло. Слишком уж крепко Викки уперлась в свое.
Все-таки я её уже основательно достал…
– Интересно, если я тебе по морде дам, Вика сильно расстроится? – задумчиво произносит Ольшанский, уже будто и не обращаясь ко мне вовсе. – Мне почему-то кажется, что только спасибо скажет.
Много слов – мало дела. Хотел бы дать по морде – дал бы, еще когда я только открыл лицо. Ну, или когда убежала Машутка – была возможность изобразить из себя рыцаря-заступника. Сейчас – уже поздно.
Своим мыслям ухмыляюсь невозмутимо. Наблюдать за попытками Николая добиться от меня реакции – даже забавно, только беспокойство одолевает меня сильнее.
Девочек все еще нет.
Интересно – сколько времени потребуется Викки для разговора с Машуткой? И вернется ли она после этого разговора сюда, или сразу, избегая моей компании, уйдет по своим делам? Я, конечно, догоню – я уже успел разнюхать, в какой леваде назначено Машуткино первое занятие, но все равно… Хочется, чтобы расклад был иным. Все и так пошло через одно место, потому что я все-таки надеялся, что дочь не будет от меня бегать. Может быть, надуется, отвернется, спрячется за маму, но такой побег я предполагал в последнюю очередь.
Черт!
Только бы не сделать еще хуже. Как показывает практика, в этом направлении дно не достигается никогда. Хуже можно делать абсолютно всегда.
У нас с Николаем что-то вроде патовой ситуации, когда оба мы стоим и ждем, не двигаясь с места.
– А наездник из тебя, кстати, паршивый, – вскользь, но уже точно доведенный до ручки моим игнором, роняет Ольшанский, – может, на девочку тебе и удалось произвести впечатление, но только потому, что она не разбирается.
Я кошусь на него и насмешливо улыбаюсь. Ладно, твоя взяла, Николай Андреевич, поговорим. Сделаем вид, что я повелся на этот дешевый развод.
– Значит, ты разбираешься? – фыркаю я, сбивая с локтя приземлившуюся на него пылинку. – И конечно же, в седле ты держишься лучше?
– Лучше тебя держаться не сложно, – Ольшанский как мальчишка, тут же закусывает удила. Боже, как ему не терпится со мной помериться хоть чем-нибудь, аж смешно. Да, достал я тут не только Вику. И это ведь Ник еще не знает ни о чем. Ни о поцелуях у Викиного подъезда, ни о моих методах ведения переговоров. Знал бы – уже бы, поди, от бешенства собственную челюсть проглотил.