Мой дом - пустыня (сборник)
Шрифт:
Так оно и было, именно этого, неосознанно, конечно, добивался Юсуп-ага, потому что вчера вечером его торжественно проводили на пенсию, и он сейчас ехал в пески, чтобы проститься с теми местами, где прошла жизнь.
А проводы и впрямь получились торжественные. Даже цветы ему преподнесли. Юсуп-ага никогда прежде не получал в подарок цветов и сам никому не дарил их — и в голову не пришло бы. Он полагал, что человеку, которого уважаешь, можно подарить халат, нож, добрую чабанскую палку и еще что-нибудь в этом роде. Но цветы...
«Я же не ребенок, чтоб ходить и нюхать
Затея с пенсией безмерно его огорчила. Вчера вечером после всяких лестных слов, сказанных председателем Нуретдином, — о выполненном долге, о смелости, о самоотверженности, о каком-то праве на отдых,— он встал и спросил: почему выпроваживают на пенсию человека, у которого глаза еще зорки, слух чуток, поступь легка и рассудок в порядке? Все, кто был на собрании, посмеялись, решили — шутит старик. А он и не думал шутить, какие тут шутки...
Грузовик добрался до Центрального пункта. Несколько кибиток, многокомнатный жилой дом, хранилище для кормов, утепленные кошары, где выхаживают слабых овец, и сплетение песчано-пыльных дорог, уходящих к дальним чабанским кошам, — вот что такое Центральный пункт. Главное его украшение — громадное тутовое дерево. Оно горделиво высится, единственное на всю округу. Иссушенная почва, палящий зной, ветер, несущий тучи песка, — все ему нипочем. Вероятно, корни дерева достигли водоносных пластов — даже в самую жаркую пору листва его не утрачивала ярко-зеленого цвета. Средь ветвей тутовника круглый год бойко щебетали воробьи. «Это дерево не только людям, и птицам на радость!» — не раз говорил Юсуп-ага.
Раньше здесь было большое селение скотоводов. В нем семьдесят три года назад и появился на свет Юсуп, нынешний Юсуп-ага, чабан. Теперь селение переместилось на юг, туда, где кончаются пески и начинается степь. Три колхоза объединились и вот уже несколько лет сеют хлопок. Очень прибыльное дело. Все благословляют Каракумский канал, напоивший плодородные степи, называют его каналом счастья. «Очевидно, хлопок важнее, чем овцы. Народ мудр, если народ так считает, значит, так оно и есть»,— думает Юсуп-ага. Однако в глубине души он сохранил убеждение, что овцы людям нужнее всего.
Шофер грузовика — он привез для чабанов муку, чай и сахар — охотно принял приглашение пообедать. Юсуп-ага, отрицательно покачав головой, пошел искать свою лошадь. Та, стреноженная, со вчерашнего дня паслась за домом, — подпрыгивая, щипала траву на полянке. Увидела хозяина — захрапела, зафыркала, приветствуя его. Юсуп-ага мысленно обратился к лошади с такими словами:
«Придется нам с тобой расстаться. Я теперь буду жить в колхозном поселке, там нет лужаек, на которых ты могла бы пастись. А держать тебя на привязи и кормить из мешка было бы жестоко. Нет, так я с тобой не поступлю, верная моя скотинка. Оставайся тут, на воле».
Вслух он, разумеется, ничего не сказал. Со скотиной переговариваются только в сказках. Либо напившись допьяна. А Юсуп-ага был реалист. Водки же или вина отродясь в рот не брал.
Снял путы, сел на лошадь и тронул по пыльной дороге..
— Мама велела спросить: «Далеко ли направляется Юсуп-ага?»
Права мать этого мальчишки, в пустыне нельзя уезжать, никому не сказав куда.
— Передай матери — Юсуп-ага едет к Новрузу. Потом поедет к Салиху.
Мальчишка кивнул и умчался.
В небе появились тучи. Серые, тяжелые — осенние. «Неужто будет дождь? Рановато!— подумал старик. — А, пусть его». В самом деле, что ему дождь, чекмень и тельпек — надежная защита.
Тучи ползли по небу неторопливо, так же неторопливо трусила кобылка Юсуп-ага. В пустыне вообще все делается медленно. Овцы бредут — кажется, еле ноги переставляют, верблюд тоже не спешит. А черепаха? Зато живет как долго! Юсуп-ага — истинный сын пустыни. Он тоже все делает не спеша — ест, чай пьет, говорит, шагает за отарой. Тем более теперь не станет он понукать свою лошаденку.
Дорога, которую старик выбрал, привела к колодцу. Возле этого колодца, в окрестностях его, прошла, можно оказать, вся молодость Юсупа. Здесь он чабанить начал. Когда возникли разговоры о том, что белый царь затеял войну с королем Германии, он уж год как стал подпаском. Ему тогда минуло четырнадцать. Какое дело четырнадцатилетнему подпаску до чьей-то там войны за тридевять земель? Юсуп твердо был уверен, что его предназначение на земле — пасти овец, и неутомимо перегонял с пастбища на пастбище байскую отару, за что бай кормил его, правда, не сказать, чтоб досыта.
После свержения белого царя, во время установления новых порядков, он тоже пас овец, теперь даже с большим усердием, так как из подпаска стал чабаном. От бая он получал свой хлеб и чай, а еще смену одежды и двух овец в год.
Впервые с представителями новой власти он встретился, когда ему исполнилось тридцать лет. Большевики специально приехали к нему на кош. Спокойные, обходительные, рассудительные люди, они пробыли с ним целый день, беседовали во время долгих чаепитий и такого порассказали, что он почувствовал себя вновь родившимся на свет. Тридцать лет он жил так, как должно, и, оказывается, невероятно смотрел на вещи. Ведь ясно же, что скот, вот эти овцы, должны принадлежать не бездельнику баю, а таким, как он, Юсуп, труженикам. В тот же день он написал заявление о вступлении в колхоз. Вернее, заявление написал один из приехавших, а чабан приложил к бумажке свой измазанный синей краской палец, подтверждая, что все написанное сказано им...
Юсуп-ага спешился и вошел в чабанский домик, стоящий близ колодца. Там никого не было, как и обычно в это время дня. Он прилег на кошму и задремал было, но снаружи послышался треск мотоцикла. Потом кто-то отворил дверь и тут же прикрыл, не желая, видимо, тревожить сон старого человека. Юсуп-ага спросил:
— Новруз, это ты?
— Я. Салам алейкум, Юсуп-ага, — ответил хозяин домика, вновь появляясь на пороге.
Легко, без видимых усилий, старик поднялся с кошмы и вышел вслед за Новрузом.