Мой друг Бобби
Шрифт:
— Как ты себя чувствуешь? — спросил отец.
Тут я всё вспомнила: наш побег, лес, змею, грозу…
— Хорошо, — ответила я и удивилась, что у меня такой слабенький голос.
Отец провёл рукой по моим волосам.
Я немножко помолчала. Потом осторожно спросила:
— А. где Бобби? Как он себя чувствует?
— Бобби совершенно здоров. Ты за него не беспокойся.
Меня долго лечили. Джамаи-бабу, отец, мистер Джефферсон, У Ба Тин, Бина часто заходили проведать меня. Они сидели около моей кровати и разговаривали. Но все они как-то поскучнели. Никто не шутил, никто не смеялся.
Я поняла из разговоров, что началась война. Отца отзывали обратно в Калькутту. Иностранцам было опасно оставаться здесь. Европейцы отсылали свои семьи на родину самолётами. Многие мужчины ушли воевать. А бенгальцы почти все уже уехали в Индию.
Однажды отец сказал Джамаи-бабу:
— Пратул, Мини выздоравливает, и я думаю, что нам пора собираться домой. Меня отпустили всего на неделю и то, как ты знаешь, очень неохотно. Лучше всего нам уехать бы всей семьёй, но раз ты говоришь, что у тебя ещё дела, я возьму Мини с собой, а вы приедете потом.
Джамаи-бабу и слышать об этом не желал.
— Ну как можно? Мини только на поправку пошла, а вы хотите везти её поездом до самого Рангуна! Время неспокойное, даже в нашем квартале чёрт знает что творится, а уж в поездах! Девочка просто не выдержит поездки! Не надо торопиться, пускай Мини окрепнет, а потом вместе с нами приедет прямо в Калькутту.
Мистер Джефферсон и У Ба Тин были на стороне Джамаи-бабу, но отец стоял на своём. Никак не хотел, чтобы я оставалась в Мандалае.
И всё-таки, в конце концов, Джамаи-бабу сумел переубедить отца. Джамаи-бабу не зря адвокат, он убеждать умеет!
Прощание было трудным: Бина плакала навзрыд, отец хмуро отводил глаза, а у меня всё время щипало в носу.
На четвёртый день, после того как, по нашим расчётам, отец должен был выехать из Рангуна в Калькутту, японцы бомбили Рангун. У нас в Мандалае известие о бомбёжке вызвало настоящую панику — все понимали, что скоро японские самолёты доберутся и до нас.
Доктор уже позволял мне выходить, и я своими глазами видела суматоху на улице и во дворах. Люди бегали, таскали узлы и чемоданы, грузили вещи на телеги и в повозки. Каждый стремился поскорей уехать, словно думал, что японцы будут целиться именно в него.
Ввели затемнение. По ночам выли сирены воздушной тревоги. Японские самолёты прилетали всё чаще. Мы выскакивали из дому, мчались в убежище и целыми часами тряслись там от ужаса…
Бина теряла от страха голову при первых сигналах воздушной тревоги. Урмила причитала так громко, что, наверное, японцам было слышно, всё звала свою покойную маму и заранее оплакивала нас. Джамаи-бабу молчал и ходил мрачнее тучи. Одна я усиленно всем показывала, что ничего не боюсь.
…Сирена взвыла плачущим детским голосом, и через минуту на город посыпались бомбы. Вокруг грохотало, взрывалось, трещало. Я почему-то вспомнила, что Джамаи-бабу говорил, будто японцы рисуют солнце на своих бомбах. А они их всё бросали и бросали, как сумасшедшие, хотя и так уже всё ходило ходуном: и дома, и даже деревья в садах…
Мы кинулись было в убежище, но остановились, не зная, как поступить: нельзя было прятаться самим, а животных оставить взаперти в клетках. Животные перепугались и заметались с лаем и воем.
В конце концов мы решились: взяли с собой Джека, Джилл, Диану и обезьянку Рупи. Я бросилась за Бобби, но мне не позволили отвязать его, сказали, что и без медведя страшно. Бобби так ревел, что все его боялись. Мы бежали в укрытие под крики попугаев:
— Держи-вора-держи-вора!
Пока я болела, Миа и Тин Тат приходили навещать меня, несмотря ни на какие ужасы. Но когда наконец прозвучал отбой после этой бомбёжки, Тин Тат прибежал не ко мне, а к Джамаи-бабу.
— Господин Чаудари, — выпалил он, — отец просил сказать, что мы уезжаем из города, может быть, вы к нам сейчас зайдёте?
Совсем не время было оставлять нас одних в доме, но Джамаи-бабу поспешил к друзьям — кто знает, придётся ли ещё увидеться?
Я не знала, что сказать, и молча вложила в руку Тин Тата мой лучший игрушечный пистолет, у Тин Тата так и брызнули слёзы из глаз. Он всхлипнул и побежал вдогонку за Джамаи-бабу.
Джамаи-бабу возвратился в ту самую минуту, когда во двор влетела Миа с криком:
— Папу убили! Папа не шевелится!
Бина и Джамаи-бабу вместе кинулись в дом портного Алиджана. За ними — мистер Джефферсон и У Ба Со.
Мне велели оставаться дома под присмотром Абдула.
Их очень долго не было. Когда они вернулись, я узнала, что Алиджана убило осколком бомбы прямо перед домом. Наверное, это была та самая бомба, которая упала так близко, что у нас повылетали стёкла. Миа спаслась — она была в укрытии.
Миа была так потрясена, что даже не плакала. Бина пыталась накормить её, но Миа не ела. Я села рядышком с ней и молчала, потому что не могла придумать никаких слов. Я не могла поверить, что всё это происходит на самом деле.
Абдула послали за мистером Джефферсоном. Мистер Джефферсон пришёл, и началось обсуждение планов отъезда. Абдул и У Ба Со сидели на полу и давали советы. У Ба Со собирался пешком уйти в свою деревню, как только все разъедутся. Судхира и Урмилу мы должны были забрать с собой в Индию.
Вдруг Джамаи-бабу грохнул кулаком по столу. Я подскочила от неожиданности.
— Вот что, Абдул! — сказал Джамаи-бабу. — Это моя страна! Пускай я не бирманец, а бенгалец — какое это имеет значение? Я здесь родился, мне Бирма как родная мать, а сейчас я должен бросить её! Не жить мне, Абдул, если я уеду!
Слова Джамаи-бабу совсем перепугали меня. И без того всё так ужасно переменилось! Город горит, людей убивают.
Тем временем Джамаи-бабу взял себя в руки и сказал нормальным голосом:
— Так, собираем собак, кошек, птиц и отправляемся в лес.
Но как отправиться? По улицам с муравьиной скоростью движется непрерывная цепочка машин, повозок, тележек.
Сначала хотели было перевести всех животных со двора мистера Джефферсона к нам, но когда мистер Джефферсон стал соображать, кого из собак взять с собой, он вдруг заявил: