Мой друг Мефистофель и знакомая Медичи
Шрифт:
Четвертая фигура - вы, если игла конкретизирует вашу жизнь. И еще миллионы таких, как мы.
Тут я закрыл глаза и увидел лица ближних, умерших неожиданно, без всяких причин. Как будто кто-то взял и сломал их жизнь, сломал как иглу, ее овеществлявшую.
Затем я увидел лица людей, живущих беззащитно, навсегда потерявших веру в будущее, во все. Как будто кто-то смял, злобно щерясь, скорлупу их жизни, смял и бросил вместе с содержимым - иглой - на оживленную мостовую под колеса ломовых телег.
Рентгеновским зрением увидел, как вы пробуете на прочность мою иглу. Почувствовал, как приятно вашим пальцам чувствовать власть.
Власть над моей иглой. Над моей жизнью.
Импульсивно я обернул лицо к рабочему столу. На нем, под горящей настольной лампой лежало злополучное яйцо.
Мне захотелось подойти, взять его, ощутить его хрупкость ладонью. Почувствовать превосходство.
Я не сделал это. Я посмотрел вам в глаза.
...Во сне я увидел Мефистофеля, пришедшего на мой день рождения. Протягивая мне не яйцо, но полдюжины иголок, похожих на швейные, он говорил:
– Каждый человек, решившийся на зло, жертвует своей скорлупой, скорлупой хранившей его душу. Иными словами, жертвует игравшей за него Божьей фигурой. И игла, его личная игла-жизнь, душа, став незащищенной, в конечном счете, попадает ко мне. И становится моей фигурой. Вот тебе их несколько, поиграй с нами...
Я взял иглы, тронул острие одной. И тут же остро почувствовал, что она есть жизнь когда-то близкого человека, желавшего и желающего меня уничтожить, человека, благодаря ударам которого моя скорлупа, Божья скорлупа, треснула, и душа - ее содержимое - покинула ее, выпала иглой на мостовую.
– Тут и моя?
– спросил я.
– Нет. Особенность этой партии в том, что в ней играют чужими иглами... У каждого игрока, а их миллиарды, во власти не своя, но чужая, чужие жизни, чужие души.
– Тогда я - пас. Я не играю чужими душами.
– Играешь. Еще как, - посмотрел он тягуче.
Проснувшись утром, я увидел на рабочем столе не яйцо, но полдюжины иголок. Через два часа этот рассказ был написан. Понимаю, он кажется малопонятным, но ведь это был сон.
Наш общий малопонятный вечный сон, в котором мы ломаем души ближних, а те ломают наши.
В этом, наверное, и суть - наши души всегда кому-то принадлежат.
Но не нам.
Мой друг Мефистофель и знакомая Медичи
Мефи пришел угрюмый.
— Ты что такой? — спросил я, предложив ему тапочки.
— Занимался непосредственными обязанностями. Устал… — безлично ответил он.
Мы сели в гостиной. Рюмка коньяка не исправила его настроения. Чтобы как-то отвлечь гостя от неприятных, видимо, мыслей, я завел разговор о будущем — Мефи был оптимистом, а оптимизм — это будущее.
— Мне кажется, что в будущем, лет
— Люди?.. Понимать друг друга?! — мефистофельски усмехнулся он. — Фантастика!
— Да, научатся. Улучшится коммуникация между людьми, — вспомнил я Карла Ясперса. — Она станет практически абсолютной. И все разумные существа разместятся во Вселенной, как атомы размещены в прозрачном кристалле.
— В черном кристалле атомы тоже размещены упорядоченно. Хм… Когда ты сказал «разумные существа», я вспомнил «Матрицу». Разумные существа сидят в кадушках, опутанные трубками и проводами. И живут. И каждая жизнь — это дискета, вставленная в мозг. А в ней любовь, погони, спортивные машины и коммуникаторы последней модели.
— Ну, нет. Никаких кадушек не будет. Потому что не будет бренных тел. Будут души – сгустки памяти и знаний. По-крайней мере, так думали Федоров с Циолковским.
— Если бы ты писал эти дискеты, может, так и было бы. А будет все по-другому.
— Как по-другому?
— Так.
— Как так? — не отставал я, пытаясь его разговорить.
— Ну, слушай. Не должен я этого рассказывать, запрещено должностной инструкции, но тебе расскажу. Расскажу, потому что ты оптимист и не поверишь. Так вот, через триста пятьдесят… триста пятьдесят семь лет один служитель одного из религиозных культов запрется в своей, скажем, келье и станет думать, как спасти человечество, перестающее верить в Бога…
— Или, другими словами, станет размышлять, как спасти свои культ, положение и доходы?
— Да. Просидев в ней несколько дней, наш религиозный деятель поймет, что надо делать. «Если Бога, в которого верят, нет, значит, надо его выдумать», — придет он к выводу, банальному в беспомощном девятнадцатом веке, но в двадцать четвертом вполне осуществимому практически. Как ты понимаешь, такая мысль может придти в голову лишь человеку, глубоко неверующему. И, следовательно, в чем-то богу. И этот в чем-то бог немедленно начнет действовать. Понимая, что бесконечное могущество — это бесконечно организованная информация, он придумает Средство — я произношу это слово с большой буквы — ее сбора, организации и самоусовершенствования. Не стоит, наверное, говорить, что это Средство в качестве командной программы использовало одну из Святых книг — разумеется, ту, которую наш служитель культа употреблял в своей религиозной деятельности.
— Сумасшедший… Представляю последствия.
— Такие все сумасшедшие. И Христос, и Магомет, и Наполеон. Нормальные люди катают шары, пьют пиво и говорят о тряпках и мобильной связи, в то время как безумные пытаются переустроить мир. Так вот, когда Средство, посредством проникновения в изнанку Большого Взрыва, достигнет практически бесконечного могущества и возможности обращения в прошлое, оно начнет действовать. Появятся Рай с Адом, Чистилище, штат ангелов-архангелов, пророков и прочь, прочь, прочь. Заметь, реально появятся, а не в верованиях. И люди убоятся Бога, поверят в него. Нет, не поверят, а до конца поймут, что он появился, потому что кроме Рая с Адом, штата ангелов-архангелов, пророков и прочь, прочь, прочь, реальностью станут чудеса.