Мой друг Сибирцев
Шрифт:
— Так я скажу деду! — с неожиданной теплотой в голосе крикнул он. — И Машеньке от тебя привет передам! Прощай, Дуняша!
15
На следующий день пропыленный обоз прибыл в Козлов. Солнце стояло в зените, на привокзальной булыжной площади ни тени, ни деревца. Пекло невыносимо. Налетавший порывами ветер крутил посреди площади, у полуразрушенного фонтана, всякий бумажный сор, старые газеты, оборванные афиши. По фронтону вокзала тянулся на выгоревшем белесом полотне призыв: “Да здравствует Ленин! Да здравствует мировая революция!” На стене рядом с высокой двойной дверью большой яркий плакат. На нем был изображен ярко-алый флаг, на фоне которого стоял бородатый крестьянин с тугим мешком зерна. А ниже размашистый текст:
Красный фляг победно вейся На Советской вышке — Я отдам красноармейцам Все мои излишки.На земле за невысокой каменной оградой лежали и сидели мужики, бабы, бегали дети. И всюду узлы, мешки, фанерные чемоданчики. Народ оборванный, голодный. Едут, едут, бегут куда-то…
Обоз остановился возле фонтана. Продармейцы слезли с телег и взяли винтовки наперевес, охраняя привезенное зерно. К ним потянулись было люди, но, увидев винтовки, снова разбрелись в поисках тени.
Сибирцев быстро выпрыгнул из брички и направился на перрон, где была комната транспортной Чека.
Нырков поднялся из-за стола навстречу ему. Подскочил на стуле Малышев, гремя лакированной коробкой маузера. Из соседнего помещения на шум выглянули бойцы. Узнавая Сибирцева, радостно приветствовали его. Да и сам он был доволен, будто после долгой разлуки оказался дома.
Огляделся. Прохладная комната с высоким потолком. Знакомая печка. Чайник на ней закопченный, из которого Малышев угощал его морковным чаем. Все как было. Даже календарь на стене за 1917 год, приложение к журналу “Нива”, и тот сохранился.
Сибирцев, помнится, спросил тогда Ныркова, зачем, мол, старье держишь? А Илья ответил, что, поскольку нового негде достать, он ведет, так сказать, отсчет от революции. Просто под числа в уме другие дни подставляет, и все. Удобно, если привыкнешь.
— С приездом, Миша, заждались мы тут тебя, — сказал наконец Илья, похлопывая Сибирцева по плечу и почему-то отводя глаза в сторону. — Ну, что сделал, кого привез?
— Там у меня в бричке, Илья, Званицкий, о котором я по телефону говорил тебе, и связанный капитан Черкашин. Его надо куда-нибудь приспособить.
— Малышев! — быстро распорядился Нырков. — Обоих в домзак, к Еремееву. Быстро!
— Погоди, погоди, Илья. — Сибирцев остановил Малышева, кинувшегося было к выходу: — Не торопись и ты. Сейчас решим. Послушай, Илья, с полковником так нельзя, он нам, мне лично очень помог. Наш он теперь, Илья! Нельзя его в домзак… Там, кстати, баулинские хлопцы с обозом хлеба, но они сами разберутся, куда им отправляться. Мы вместе ехали. Помогли они мне с охраной.
— Так чего ты хочешь, Миша? — в глазах Ныркова появилось недоумение. — Может, прикажешь благодарность твоему полковнику объявлять?
— Ничего сейчас объявлять не надо. Но полковник нужен мне. Понял? Он дал слово, и этого вполне достаточно. Он нужен мне, Илья, — жестко сказал Сибирцев. — Считай это моим приказанием. Черкашина действительно нужно в домзак, а полковника не трогай.
— Да где ж мне его держать прикажешь? — взорвался Илья. — Может, к себе домой звать? А у нас тут свободных гостиниц нету!
— Не колготись, найдем помещение. Переночевать-то неужто не пустишь? Нам с ним, кстати, все равно в Тамбов надо. Там сейчас начнутся главные дела.
— Ладно, Малышев, арестованного — в домзак, а полковника… — Нырков вышел вслед за Малышевым, что-то сказал ему, вернулся и закончил: — Ну, а полковника он потом сюда доставит.
— Другой разговор. Ты, вообще-то, малость охолонись, Илья, чего разбушевался? Расскажи, какие новости?
— Плохие, — сразу и резко ответил Нырков. — Да ты садись, садись, Михаил.
Сибирцев сел на стул Малышева.
— Ну, не тяни, что произошло? — защемило под сердцем.
— Сосновка сообщила… Нынче… Недавно вот… В общем, убили Литовчеико. И еще нескольких человек из его отряда. Та банда, которую они взяли, взбунтовалась. Некоторые разбежались.
Сибирцев с силой трахнул кулаком по столу.
— Ой, дурак, ой, какой же дурак!
— Кто? — вздрогнул Илья.
— Да я же, я, — простонал Сибирцев. — Ведь я же говорил ему!.. Ведь болела же душа… Как же ты, Федор, ах ты, мать честная… Вот же беда какая!..
— Ну ты, Миша, того, не шибко убивайся, — начал хмуро успокаивать его Нырков, — при чем здесь ты? Литовченко, поди, не мальчик. А коли сам ворон считал, за то и наказан. А ты тут при чем?
— Так вместе же мы брали банду эту, Илья! Как я еще сообразил атамана-то с собой увезти! Вот так: скакал казак через долину, и все дела…
— А казак тут при чем? — Илья ничего не понимал, бред какой-то: казак, долина… Свихнулся, что ли, Сибирцев?
— Да песня, песня есть такая, а! — тяжко махнул рукой Сибирцев, понимая, что не объяснить Илье всего. — Банда, значит, разбежалась?
— Нет, отдельные только. Остальных его хлопцы привезли, не допустили, значит. В лагере они. А это, сказали, Литовченко велел перед смертью сюда, ко мне, значит, доложить. Только почему? Власти я над ним не имею… Ну да что теперь говорить-то, не за нашим он уездом числился. Моршанский он, пусть они там себе и думают…
Что ж ты, Федя голубоглазый, натворил!.. Отчего ж не послушал совета?.. Поверил, значит, им. Хотел поверить… Что ж ты наделал-то!..
Сибирцев сжимал виски руками и качал головой из стороны в сторону. Нырков поднес ему чайник, сказал:
— Попей, Миша, кружка, черт ее подери, задевалась куда-то… Ты попей, попей прямо из носика.
— Не надо, Илья, — Сибирцев отстранил рукой чайник, взглянул па запачканную копотью ладонь, посторонне вытер о брюки. — Ладно, сделанного не вернешь. Ну, что ж, слушай теперь меня, Илья, внимательно.