Шрифт:
Анатолий Гланц
Мой друг Томазо
Если недобрым осенним вечером вам придет в голову шальная мысль совершить очередное преступление, я со своей стороны могу пожелать одного. Не дай вам боже очутиться в одной камере с Томазо.
Не говоря уже о том, что он чрезвычайно прожорлив и храпит во время приема пищи, ночь напролет трясет решетку, а днем горько рыдает, Томазо регулярно ставит вас в дурацкие ситуации, которые изобретает сотнями и почему-то упорно называет исследованиями.
Должен предостеречь:
Ничего, однако, нет приятнее момента, когда его начинают оскорблять. Он тут же синтезирует кабачковую икру, веники и конфеты.
Господь бог фактически лишил моего друга головы, зато наделил сильнейшей головной болью. Кое-кто примет это за гуманизм, доброту, потребность участия в несчастьях других. Уверяю вас, это головная боль, ничего больше.
Томазо социален, так думают психологи. Увы, и это не так.
Чего мой приятель не выносит совсем, так это запаха чеснока и разговоров о патриотизме.
Больше всего Томазо похож на хороший сон.
Прошлой осенью Томазо увлекся математической статистикой.
Теория теорией, но для каких-то там своих проверок он не придумал ничего лучше, чем устроить давку на выходе из стадиона по окончании футбольного матча. Зайдя вечером в его треугольную комнату с овальным потолком, я обнаружил, что мой друг сверяет число фактически поломанных ребер болельщиков матча с расчетным. Томазо с ожесточением сжимал окурок и, не обращая на меня внимания, доставал из пачки очередную сигарету.
– Откуда такое расхождение?
– возмущался он.
– Неужели неверно рассчитаны поправочные коэффициенты?
Интерес к статистике развивался. Томазо планировал новые эксперименты... Мы расстались.
В другой раз, увидев у меня дома вазочку с деньгами, Томазо принялся совершать арифметические действия с квадратными и фигурными скобками. Я жарил яичницу и как раз вошел в комнату со сковородкой в руке, когда от моей зарплаты осталось несколько половинок двадцатикопеечных монет. Бумажные деньги исчезли совсем. Как вы уже догадались, пытливый ум Томазо способен проникать непосредственно в суть изучаемого предмета.
И все-таки - в который уже раз!
– возникает подозрение, уж не окончил ли мой друг с отличием школу для умственно отсталых детей.
В прошлый четверг Томазо предложил сходить вместе к профессору астрономии. Оказалось, что он подрабатывает в обсерватории за полставки в качестве лаборанта.
Крошечный старичок, объятый буйной растительностью, не оглядываясь, заглядывал в окуляр телескопа. Звездный сквозняк переставлял местами ломти его волос.
Томазо пронес меня под мышкой и поставил за шкаф с лабораторным инструментом.
Профессор обращался к Томазо с различными просьбами. Нужно было навести на фокус. Проявить фотопластинку. Повесить на гвоздь отрывной календарь с днями рождения галактик. Видя, как я томлюсь, Томазо бросал в сторону шкафа полные извинения взгляды. Потом одними губами прошептал: "Сейчас развеселю".
– Что такое?
– заворчал профессор.
– Не могу сориентироваться. Где альфа Медведицы? А где бета? Черт знает что, Томазо!
– Да, профессор.
– Ну-ка, проявите пластинку.
Томазо ушел в последнюю комнату. Профессор лихорадочно переводил телескоп с одного участка неба на другой. Потом пустил его путешествовать по кругу в автоматическом режиме, а сам достал из кармана коробочку с таблетками.
– Как вам это нравится, - сказал профессор, глядя на меня в упор и не замечая.
– Томазо!
– крикнул он в нетерпении.
– Я тут!
– Почему так долго?
Вошел Томазо, держа за ребра мокрую фотопластинку.
Профессор взял лупу.
– Поразительно, - шептал он.
– Все мелкие звезды как на ладони. Куда же делась альфа Медведицы?
– Может, лучше начать с Полярной звезды?
– тактично посоветовал Томазо.
Профессор ринулся к телескопу, но тут же получил в лоб, так как, вращаясь, прибор вошел в состояние, которое летчики называют пике, и сейчас как раз выходил оттуда, набирая скорость.
– Томазо, посмотрите вы. Что это?
– Это не Полярная звезда.
– Томазо, - устало сказал профессор, показывая язык с белеющей на нем таблеткой транквилизатора, - оставьте меня одного. Рабочий день окончен. Захватите вашего приятеля, он прячется за шкафом, и, прошу вас, уйдите.
– Спокойной ночи, - сказал Томазо.
– Какой-то огрызок Млечного Пути, - бормотал старичок.
– Как ты это делаешь?
– спросил я, когда мы вышли на улицу.
– В кино существует прием, которым пользуются гримеры. Если нужно показать, что у героя выбиты зубы, их заклеивают черным пластиком. Стоит профессору выглянуть в окно - он увидит альфу, бету и даже омегу любой из своих медведиц. Вся штука в том, что взгляду из окна он как раз и не доверяет.
– Но можно ли быть таким жестоким?
– То, что ищет мой шеф, находится не в поле зрения телескопа, а в его собственной голове. Поэтому я закрываю небо. Не все - частями. То есть, даю намек.
Итак, Томазо, дающий намеки?
– Постой, - осенило меня, - не ты ли это бросил яблоко в саду, где прогуливался Ньютон?
– Никогда не знал, как звали этого англичанина. Помню только, что во всем ему хватало одного-единственного намека. Яблоки в ту пору были зелеными и по своей воле не желали расставаться с ветками. Я сорвал одно, подошел сзади и бросил через его плечо.