Мой друг Жабыч
Шрифт:
Я снял с себя футболку и показал Матиасу два шрама на груди.
– Это же не аппендицит, – с чувством знатока произнес он. – Он там, внизу.
От рассуждений Матиаса на моем лице появилась улыбка.
– Это сердце!
Матиас осторожно потрогал мои рубцы, лицо его сделалось серьезным, словно он решал сложную задачку со спичками.
– Ты мог умереть? – в голосе друга зазвучал испуг.
Я неопределенно дернул плечами.
– Не знаю, я был маленьким! – мне хотелось успокоить Матиаса.
Он снова потрогал рубцы, даже погладил их, отчего
Лицо Матиаса преобразилось, в глазах появился живой огонек. Он наклонился ко мне и таинственным шепотом, чтобы никто не услышал, хотя кто нас мог услышать в пустой раздевалке, сказал:
– Зяба, это и будут наши первые секреты. Ты же никому не показывал свои шрамы, кроме меня?
– Никому, – очень убедительно ответил я, потому что так оно и было.
– И я никому!
– Где мы их будем хранить?
Матиас озадаченно посмотрел на меня. Правда, секреты надо где – то хранить. И здесь проснулся Жабыч. Было бы странно, если бы он промолчал. Такое дело и без Жабыча.
«Лучший хранитель секретов – это я! Я могила, никому ничего не расскажу, да меня никто и не услышит, если сам не разболтаешь. Когда будешь болтать секреты свои, я буду тебя всячески сдерживать. Секреты разбалтывать нельзя, иначе это больше не секреты и хранить тогда их незачем».
Идея Жабыча понравилась, но у Матиаса нет Жабыча, где тогда хранить его секреты? Их обязательно надо хранить в недоступном ни для кого месте, и теперь, когда мы с Матиасом обменялись своими секретами, они должны храниться в одном месте.
Жабыч, как всегда, со мной не согласился, он вообще редко со мной соглашается.
«Секреты у каждого хранятся отдельно. Вы завтра с Матиасом разругаетесь, а у него будут твои секреты», – вталкивал Жабыч.
«Почему я должен с Матиасом разругаться? – возмутился я. – Мы не можем с ним разругаться».
Теперь очередь удивляться пришла Жабычу.
«Это еще почему?»
«Мы с ним ДРУГИ!»
«ДРУГИ?»
Мое признание Жабыча сразило.
«Что еще за ДРУГИ?»
Растерянность Жабыча позабавила меня.
«ДРУГИ, – уверенным голосом чеканил я, – это, как море без воды, ночное небо без звезд и луны, сердце без человека. ДРУГИ, когда я не могу без Матиаса, а он без меня».
«Когда вы стали ДРУГАМИ?»
В голосе Жабыча еще тлела надежда, что все, что я говорю, неправда.
«Мы с первого дня ими были».
«Такого быть не может».
Я даже испугался, потому что это был вопль беспредельного отчаяния, будто Жабычу сказали, что у меня появился еще один Жабыч.
Мы с Матиасом стали ДРУГАМИ после одного случая. Неловко говорить, но я псался в постель. Нет, не специально. Просыпался – и я мокрый. Повторялось это по два – три раза в неделю. Я всегда из – за этого нервничал, плакал. Бабушка успокаивала, говорила, что чуть подрасту и это пройдет, но не проходило. Мама водила меня к врачам. Они также успокаивали, выписывали таблетки, но я продолжал псаться. Я стал бояться засыпать, особенно во время тихого часа в детском саду. Писаться дома – это дома, где все родные и понимали: я не виноват. В садике – нянечки ворчали, когда меняли постель, и другие дети видели и знали – я писаюсь. Когда просыпался после тихого часа и понимал, что авария случилась, мечтал провалиться сквозь землю. Какое ужасное ощущение, когда на тебя все смотрят. Однажды воспитательница от отчаяния, наверное, воскликнула:
– Тобиас, ты же уже не маленький!
Вся группа рассмеялась. В ушах долго звучало: «Тобиас писается. Тобиас писается…» Это было невыносимо. От стыда хотелось сгореть.
Дома я заявил, что больше в садик никогда не пойду. Это вызвало переполох. Проблема, что домашние все работают, даже бабушка. Правда, полдня. Брать меня в ветлечебницу также не выход, и, к тому же, мама считала, что садик меня развивает.
Я пробовал в тихий час не спать. Иногда мне это удавалось, но, когда я засыпал, все было по – старому. Отчаянию моему не было предела. Однажды я спрятался в каком – то чулане, дал себе слово никогда из него не выходить. Меня нашел Матиас. Он сел возле меня. Какое – то время молчал. Потом взял за руку и сказал:
– Пойдем, тебя бабушка ждет. Она волнуется.
– Никуда не пойду, – глотая слезы, выдавил я из себя.
Матиас взял и заботливо, как бабушка, погладил меня по голове.
– Зяба, я также писаюсь.
– Ты? – не поверил я.
– Мама говорит – это болезнь. Она называется энурез. Она, правда, пройдет.
Слова Матиаса были такими убедительными, что я ему поверил. Он привел меня к бабушке, которая не находила себе места. Никто не знал, где я был.
– Зяба больше не будет стесняться своей болезни, правда, Зяба? – Матиас так это проникновенно сказал, что я кивнул в знак согласия.
– Я больше не стесняюсь того, что писаюсь, – уверенно произнес я.
Бабушка обнимала нас с Матиасом и плакала.
Жабыча насторожило мое молчание. Он нетерпеливо закашлялся. Я прекрасно понял его сигнал.
«Матиас вылечил меня от той болезни».
Я и правда после того случая, когда меня в чулане успокоил Матиас, перестал писаться. Бабушка считала, что мне в этом помогли ее молитвы, но я-то знал, это не так… Ребенку безумно не хватает того, кто рядом сядет, погладит по голове и тихо, доверительно, но очень уверенно скажет: «Все будет хорошо! Ты справишься, потому что рядом с тобой Я!»
Наверное, я слишком долго молчал, Матиас легонько толкнул меня.
– Чего ты замолчал?
– Не мешай, думаю!
Матиас забыл, что сам часто мне говорит: «Не мешай, Зяба, я думаю!» – и я терпеливо ждал, чего мой друг надумает.
Жабыч осторожно подал голос.
«Если вы в самом деле ДРУГИ, – уважительно изрек он, – тогда вам точно надо иметь свое место для секретов».
Я от радости подпрыгнул, вызвав недоумение Матиаса. Друг удивленно посмотрел на меня как на ненормального, но не мешал дальше думать.