Мой дядя Коля: попытка реконструкции судьбы
Шрифт:
Много хороших людей погибло в этих боях. Многих не увидят матери и отцы, невесты и жены. О многих будут вспоминать товарищи и родные. Много тяжёлых слез прольют по всей России о погибших в боях за курган. Недёшево далась гвардейцам эта битва. Красным курганом назовут его. Железным курганом назовут его — весь покрылся он колючей чешуёй минных и снарядных осколков, хвостами стабилизаторов германских авиационных бомб, тёмными от пороховой копоти гильзами, рубчатыми, рваными кусками гранат, тяжёлыми стальными тушами развороченных германских танков. Но пришёл славный миг, когда боец Коптя сорвал немецкий флаг, бросил его оземь и наступил на него сапогом.
Полки дивизии соединились. Невиданно тяжёлое наступление завершилось успехом. Этим как бы закончился первый период
Начался второй период тяжкой борьбы — оборонительная война, с десятками внезапностей, мощными атаками немецких танков, жестокими налётами пикировщиков, контратаками наших подразделений, снайперская война, в которой участвуют все виды огня от винтовки до тяжелой пушки и пикирующего бомбардировщика, новый период со своим изумительным, странным, ни на что не похожим бытом. Ведь шли не только часы, шли дни и недели жизни в этом дымном аду, где ни на минуту не смолкали пушки и миномёты, гул танковых и самолётных моторов, цветные ракеты, разрывы мин стали так привычны городу, как некогда были привычны дребезжание трамвая, автомобильные гудки, уличные фонари, многоголосый гул тракторного завода, деловитые голоса волжских пароходов.
И здесь ведущие битву создали свой быт — здесь пьют чай, готовят в котлах обеды, играют на гитаре, шутят, следят за жизнью соседей, беседуют. Здесь живут люди, чей характер, привычки, склад души и мысли — плоть от плоти народа, пославшего на трудный подвиг своих сыновей.
Мы пошли на командный пункт дивизии в девять часов вечера. Темные воды Волги были освещены разноцветными ракетами, они на невидимых стеблях склонялись над истерзанной набережной, и вода то казалась шелковисто-зелёной, то фиолетово-синей, то вдруг становилась розовой, словно вся кровь великой войны впадала в Волгу.
"Слышь, обед приносили?" — спрашивает боец, сидящий у входа в блиндаж. Из темноты отвечает голос: "Давно пошли, да вот нет их обратно. Либо залегли где, либо не дойдут уже вовсе. Сильно очень бьет около кухонь".
Командный пункт дивизии размещён в глубоком подвале, напоминающем горизонтальную штольню каменноугольной шахты: штольня выложена камнем, укреплена бревнами и, как в заправской шахте, по дну её журчит вода. Здесь, где все понятия сместились, где продвижение на метры равносильно многокилометровым, иногда расстояние до засевшего в соседнем рву противника измеряется двумя десятками шагов, естественно, сместилось и взаиморасположение командных пунктов дивизии. Штаб дивизии находится недалеко от противника, соответственно расположены командные пункты полков и батальонов. "Связь с полками в случае обрыва, — шутя говорит работник штаба, — легко поддерживать голосом, крикнешь — услышат. А оттуда голосом в батальон передадут". Но обстановка командного пункта такая же, как обычно, — она не меняется, где бы ни стоял штаб: в лесу, во дворце, в избе. И здесь, в подземелье, где всё ходит ходуном от взрывов мин и снарядов, сидят, склонившись над картой, штабные командиры. и здесь ставший традиционным во всех очерках с фронтов войны связист кричит: "Я — луна, я — луна!" И здесь, скромно держа в рукаве махорочную папиросу и стараясь не дышать в сторону начальства, сидят в углу связные. И сразу же здесь, в штольне, освещённой бензиновыми лампочками, чувствуется, что к одному человеку тянутся все нити проводов из разрушенных домов, заводиков, мельниц, занятых гвардейской дивизией, что к одному человеку обращены вопросы командиров.
В штольне, словно у основания плотины, сдерживающей страшный напор рвущихся к Волге вражеских сил, пол, степы, потолок — всё дрожит от напряжения, от тяжести взрывов бомб и ударов снарядов: дребезжат телефоны, пляшет пламя в лампах, и огромные неясные тени судорожно движутся на мокрых каменных стенах. А люди
Мы беседуем с генералом Родимцевым. Он говорит: "Дивизия вошла в ритм битвы".
Во время нашего разговора телефоны звонили раз десять, и генерал чуть-чуть поворачивал голову, говорил два-три слова дежурному по штабу. И в этих коротких словах, произносимых легко, буднично, словах боевых приказов, была торжественная сила человека, овладевшего ритмом боевой бури, человека, диктовавшего этот ритм дивизии, которой он командует.
Заместитель генерала отдавал последние распоряжения перед штурмом одного из домов, занятых немцами. Этот, большой пятиэтажный дом имел большое значение, из его окон немцы просматривали Волгу и часть берега.
План штурма меня поразил множеством деталей, сложностью разработки. На аккуратно сделанном чертеже был нанесён дом и все соседние постройки. Условные значки показывали, что во втором этаже в третьем окне находится ручной пулемет, на третьем этаже в двух окнах сидят снайперы, а в одном расположен станковый пулемет — словом, весь дом был разведан по этажам, по окнам, по черным и парадным подъездам. В штурме этого дома участвовали миномётчики, гранатомётчики. снайперы, автоматчики. В этом штурме участвовала полковая артиллерия и мощные пушки, находившиеся на том берегу в Заволжье. У каждого рода оружия была своя задача, строго сопряженная с общей целью, взаимная связь, управление осуществлялись системой световых сигналов, по радио, телефонами.
…Глубокой ночью мы ехали вдоль Сталинграда на моторной лодке. Шесть километров дороги, несколько десятков минут по широкой волжской воде.
Волга кипела, синий пламень разрывов германских снарядов вспыхивал на волнах, выли несущие смерть осколки, угрюмо гудели в темном небе наши тяжелые бомбардировщики. Сотни светящихся, вьющихся трасс, окрашенных в синий, красный. белый цвета, тянулись к ним от германских зенитных батарей, бомбардировщики изрыгали по немецким прожекторам белые трассы пулеметных очередей. Заволжье, казалось, потрясало всю вселенную могучим рокотаньем тяжелых пушек, всей силы великой нашей артиллерии. На правом берегу земля дрожала от взрывов, широкие зарницы бомбовых ударов вспыхивали над заводами. Земля, небо, Волга — всё было охвачено племенем. И сердце чуяло — здесь идёт битва за судьбы родины, здесь ровно, торжественно, среди пламени сражается наш народ. (Конец цитирования.)
Не отставали в публицистическом накале от краснобая Гроссмана и очеркисты "Правды".
В.Куприн, Д.Акульшин Правда от 2 ноября 1942 г.
«НА ОДНОЙ ИЗ УЛИЦ СТАЛИНГРАДА»
г. Сталинград. (По телеграфу от воен. кор. «Правды)
Минувший дневной бой был жарким. Противник сильно сопротивлялся. В упорном многочасовом сражении наши бойцы взломали линию вражеских укреплений, овладели балкой и несколькими домами одного квартала. Теперь они закреплялись, пользуясь временным затишьем.
В сумерках был слышен лязг лопат и приглушенный стук топоров и ломов. В уцелевших блиндажах и дзотах пробивались новые амбразуры в сторону противника, накатывались козырьки, в стенах домов пробивались бойницы, закладывались кирпичами просветы окон и дверей.
Командир батальона Завадский поспевал всюду. Он отдавал четкие приказания, проверял их выполнение, делал замечания. Бойцы с уважением слушают нового командира. Завадский сегодня впервые руководил боем и выиграл его. Но когда к командиру обращаются, то одни называют его по-старому, политруком, другие — старшим лейтенантом.