Мой гарем
Шрифт:
Я закрываю глаза. Он целует меня как утопающий. У меня кружится голова. Я чувствую его большие руки на спине, ягодицах и груди, я сильнее раздвигаю ноги, прижимаясь к нему. Его член твердеет, я трусь о него своей щелкой, моя смазка распределяется по его члену. Серен достает из сумки презерватив, надевает его на головку, а я осторожно натягиваю его до основания. Он подхватывает меня за ягодицы, немного приподнимает, и я опускаюсь на его член.
Мы сидим обнявшись и целуемся. Медленно двигая бедрами, я начинаю на нем раскачиваться, а он ставит ноги на цыпочки, чтобы мне было легче опираться. Не выводя из меня член, он просовывает между нами руку и вводит палец между моими половыми губами, нажимая на клитор. Очень быстро нежные
Утром мы садимся на паром из Гамластана в центр города, до Скансена. Когда мы гуляем по парку и осматриваем старые дома, пекарни и машины, Серен все время оглядывается, словно его что-то преследует. Вчерашнее спокойствие как рукой сняло. Он торопливо идет через зоопарк, и мне трудно поспевать за его длинными шагами. Я раздумываю, не позвонить ли Юни, чтобы тот успокоил Серена, но что он ему скажет? Через некоторое время я прекращаю болтать, на краю парка вижу ограду, а за ней лося и оставляю Серена в покое.
Наконец мы опять подходим ко входу, и Серен спрашивает, не хочу ли я посмотреть музей спичек. Я не хочу. Серен ворчит себе под нос, что опустошать наш и без того скудный семейный бюджет для поездки на выходные только потому, что он постепенно съезжает с катушек, — дурацкая идея, и широким шагом направляется к остановке парома.
Но когда мы находимся неподалеку от Северного музея, он внезапно берет меня за руку, и я вижу, что на нем лица нет.
— Пол качается, — говорит он, прерывисто дыша, словно ему не хватает воздуха.
Он не сводит взгляда с большого черного кубического строения с медным куполом, на котором сияет солнце. На крыше этого здания я вижу мачты. Серен молча показывает туда, и мы останавливаемся постоять на набережной, глядя в воду. Серен глядит на свое отражение в волнах, словно ему хочется нырнуть в самого себя.
Потом мы идем к черному зданию. Мы покупаем билеты и проходим три двери. Внутри темно и холодно. Я не знаю, что нас ждет, и пытаюсь сориентироваться в сумеречном свете. И тут до нас доносится почтительное бормотание посетителей. Взглянув вперед, я почти пугаюсь: в центре зала, словно только поднявшись со дна морского, стоит корабль XVII века, устремившись вперед килем. Великолепный, невероятно хорошо сохранившийся корабль-призрак, возвышающийся перед нами, окутанный молчанием.
Я быстро открываю брошюру, которую купила на входе, и шепчу Серену.
— Этот корабль затонул во время своего первого выхода в море, еще в стокгольмском порту. Он был перегружен: слишком много пушек, слишком большой экипаж. А пока на набережной праздновали, корабль затонул в нескольких сотнях метров от берега.
Серен меня уже не слушает и подходит ближе к балюстраде, отделяющей посетителей от корабля. Музей построен так, что можно подняться на шесть этажей вверх, осматривая корабль, чтобы увидеть все детали. На видео мелькают кадры подъема корабля со дна и его реставрации, а когда я листаю брошюру, то радуюсь, что после стольких лет реставрация корабля наконец завершена и нам не приходится его осматривать сквозь бесконечный полиэтилен. Это было бы неприятно.
Я иду за Сереном, который бегает вокруг корабля, словно что-то ищет. Взгляд застыл, он неслышно бормочет себе под нос, и я начинаю волноваться. Что мне делать, если он сойдет с ума прямо здесь? Наверняка его беспокоит этот огромный корабль, Поднятый из морских глубин и поставленный в музее. С его страхом утонуть он, конечно, представляет себе, каково было экипажу, погибавшему вместе с этим роскошным колоссом. Дерево корабля выглядит так, словно его построили только вчера. Корабль полностью отреставрирован. К носу резьба становится все роскошнее. Львы, вставшие на задние лапы, поддерживают герб, солдаты и боги стоят рядом с морскими девами и другими персонажами. Мы с Сереном стоим у носа корабля и едва верим собственным глазам. Отсюда корабль выглядит как дом, этажи которого забиты фигурами людей и животных и разнообразными эмблемами.
Я осторожно беру Серена за руку — сейчас он все громче и громче говорит сам с собой, люди начинают на нас оборачиваться. Я прижимаюсь к нему, становясь на цыпочки, и раздумываю, что сказать, чтобы его успокоить, и тут замечаю то же, что видит он. Волна ужаса пронзает мое тело, я едва могу дышать и подношу ладонь ко рту, потому что боюсь, что потеряю над собой контроль. Там, в центре композиции, на одном из нижних этажей, между нимфой, украшающей угол, и торговцем или дворянином стоит Серен. Мой Серен. Он просто одет и держит в руке зубило плотника. Его гордый спокойный взгляд направлен вперед, и хотя в этом ряду все фигуры должны быть одинакового размера — они по замыслу художника поддерживают следующий этаж, — эта фигура кажется могущественнее, важнее всех остальных. Длинная светлая коса спадает на куртку, а рот и высокие скулы ни с чьими не спутаешь.
Это Серен. Он похож на моего возлюбленного до мельчайших подробностей. Гордый лоб, острый подбородок, даже красивые руки — точно как у Серена. Сама не понимая, что делаю, я отпихиваю Серена к стене, чтобы он стоял в тени одной из колонн, и подзываю смотрительницу. Я спрашиваю у дружелюбной шведки, кто изображен в этой композиции.
— Мне кажется, они выглядят как настоящие люди, — добавляю я.
Она кивает.
— Это те люди, которые оплачивали и строили корабль, — говорит она, — например член экипажа и его жена. Вот он, — она показывает на деревянного Серена, — точно мы ничего не знаем, он мог быть плотником. Может быть, это автопортрет. Несколько плотников были на борту, когда корабль тонул. Тогда некоторые захлебнулись.
Она улыбается и продолжает экскурсию вокруг корабля, а я поворачиваюсь к Серену. Тот присел, прислонившись к стене. Я наклоняюсь к нему, а он шепчет:
— Я был на этом корабле, София. Не знаю почему, но знаю, что это так. Такого в учебниках не прочтешь.
Я достаю из сумочки телефон. Пока я набираю номер, Серен встает и осторожно меня обнимает. Он измотан, но опять абсолютно спокоен. Мы смотрим на деревянную фигуру, и я прислоняюсь к Серену. В трубке раздается всего один гудок — они явно ждали моего звонка.
— Юни? — спрашиваю я. — Вы все там? Ты можешь включить громкую связь?
Я киваю Серену, а потом говорю:
— Ну вот… Нам надо кое-что обсудить.
Дорогой господин режиссер
Дорогой господин режиссер!
К сожалению, я не успела дописать обещанный вам сценарий, хотя приложила все усилия для этого! В это воскресенье я изо всех сил старалась создать рабочее настроение. Отослала своего парня Матце бегать, отдала кота подруге, выключила телефон и зажгла темно-красные свечи в большом светильнике. Подобрала волосы, чтобы они не спадали на лицо, а джинсы и мужскую рубашку сменила на короткое черное кимоно — когда я пишу, мне всегда жарко. Так что сами видите, я была полностью готова приступить к работе, и даже название уже светилось на экране компьютера. «Ликующие Луэки любят это». И если бы я ненадолго не заглянула в Интернет, у меня все бы получилось. Был уже поздний вечер, и на выходных я, как правило, не получаю писем, но в это воскресенье все было иначе. Должна признаться, я очень люблю получать письма. В рабочие дни я утром сижу в засаде у двери, как сторожевая собака, ожидая почтальона, которого про себя называю «почтовой улиткой». Когда он идет слишком медленно или опаздывает, мне каждый раз хочется покусать его и с громким лаем выгнать из дома, чтобы он поторапливался. Женщины и почта — это как мужчины и пасхальные яйца. Ну, просто нужно проверить, нужно — и все тут, понимаете?