Мой генерал
Шрифт:
— Что?
— Ремень, который ты нашла в пруду. Это раз. Два: Юля и Сережа говорили, что «его слишком быстро нашли».
— Это важно или нет?
Тучков Четвертый прихлебнул кофе и зажмурился оттого, что было горячо.
— Я склонен думать, что важно. По крайней мере это подозрительно, однако до конца не понятно. Но мы не можем это отвергать именно потому, что это подозрительно. Они вполне могли говорить про труп.
— Могли.
— К линии первого убийства еще имеет отношение, что Элеонора чирикала о том, что Оленька столкнулась с Чуевым в
— Да.
— Мы не знаем, что именно, и не бредит ли любящая мамочка.
— Не знаем.
— Очень маловероятно, что она его тоже «узнала», как Вадим. Оленька вряд ли жила в Ярославле и имела отношение к бандитским делам.
— Почему?
— Потому что она просто экзальтированная сорокалетняя дура, дочь большого начальника, — с досадой сказал Тучков Четвертый. — Ты знаешь, как ее фамилия?
— Н-нет.
— А я знаю.
— Откуда?
— Боже мой, — отчетливо проговорил Федор Федорович, — все из того же журнала, который мы с тобой смотрели. Когда ты виртуозно изображала растяжение связок. Ее фамилия Крячкина. Ольга Павловна Крячкина. Ее папаша был председателем Госплана. Лет сорок, наверное, подряд. Я очень хорошо помню имя — Павел Николаевич Крячкин. Последние лет двадцать они точно жили только в Москве, следовательно, Оленька никаких ярославских бандитов знать не могла. Они помолчали.
— Да, еще Вероника видела, как Чуев выходил из номера напротив, а мы знаем, что там ремонт. Что он там делал? Как он туда попал?
Тучков задумался, осторожно дуя на кофе.
— Кстати, — вдруг сказал он громко, — это надо уточнить.
— Что, Федор?
— Что именно он делал — входил или выходил? Потому что если входил, это одно дело, а если выходил, тогда все рассыпается прямо на глазах.
— Что рассыпается?
— Теория.
— А что, — поразилась Марина, — есть теория?!
— Ты меня обижаешь, — пробормотал он, — конечно, есть.
И опять замолчал надолго.
— Едем дальше. Дальше много непонятного, но мы не знаем, имеет ли это отношение к убийству. Во-первых, Вероника. Сначала она ночью разговаривает с кем-то под нашими балконами, потом утром приходит на корт в мокрых кроссовках и говорит, что всю ночь спала, потом ссорится непонятно с кем, причем кричит, что ее смерть будет на чьей-то там совести, потом разыгрывает представление с телефонным звонком. Я был уверен, что это не имеет никакого отношения к убийству.
— А к чему имеет? — Маринино любопытство выросло до размеров среднего воздушного шара, и она старалась затолкать его куда-нибудь подальше, чтобы было не так заметно.
И почему-то «приключение» вернулось. Может, оттого, что полицейский капитан в выцветших и потертых джинсах посиживал на веранде мисс Мэри, потягивал холодный лимонад и рассуждал о высоком, а солнце играло в длинных носах его крокодиловых сапог?
— Я думаю, что все это часть какой-то игры.
— Какой?
— Точно я пока не знаю. Думаю, что у нее роман или что-то в этом роде.
— Ее роман в Москве.
— Ее
— Не может быть.
— Геннадий Иванович все время оказывается в кустах, — объявил Федор Тучков, — и непонятно, что он там делает. Его коробок мы нашли там, откуда проволокой выстрелили в лошадь. Зачем ему коробок, если он не курит и не разводит костры? Что он делал в лесу — первый раз, когда мы его видели, и второй, когда видела Зоя?
— Может, он как раз и шел, чтобы засесть в кусты.
— Да мотивов никаких нет! Ну что ему Вадим? Кроме того, мы знаем, что была еще какая-то «она», о которой нам ничего не может рассказать Галя, и Вадим тревожился, что «она» его видела.
— А почему ты не нашел у Павлика пистолет?
— Пистолет у Павлика я не нашел, потому что у него не было никакого пистолета, — сказал Тучков назидательным тоном, — я тебе уже говорил.
— Я же видела!
— Что ты видела?
— Пистолет.
— Вот именно.
— Так почему его нет у Павлика, если я видела?
— Потому что ты видела пистолет, а не Павлика!
Марина опешила.
— Как… не Павлика?
— Так. Не Павлика. Ты видела мужчину, одетого, как Павлик, и с пистолетом в руках. Помнишь, ты мне сказала — в этих очках ты похож на Павлика Лазарева?
— Помню, — пробормотала Марина неуверенно.
— В этом все дело. Все похожи друг на друга в шортах и темных очках. Надо только, чтобы телосложение было примерно… одного типа. Мне трудно перевоплотиться в Геннадия Ивановича, а в Павлика — сколько угодно.
Марина молчала, только смотрела на него.
Он залпом допил кофе.
— Почему все время врет бабуся Логвинова? Что это за разрастание Логвиновых в селе Мокша? Как она оказалась на плацу, откуда уходят лошади?
— Гуляла.
— Маруська! — прикрикнул Федор Тучков. — Ты же умная! Никто там не гуляет. Там стоянка, никакой красоты и очень далеко от корпусов и от реки! Что она там делала?
— Пришла посмотреть, как люди на лошадях катаются, — предположила Марина небрежно. Она была уверена, что подозревать бабусю — очень глупо. Занесло Федора Федоровича не туда, куда надо.
Он вдруг замер, не донеся кружку до рта. Глаза у него округлились.
— Ты что?
— Маруся, — сказал он тихо, — ты просто гений. Ты гений отечественного сыска. Пошли. Быстрей.
— Куда? — перепугалась Марина. — Уже ночь.
— Наплевать. Мы все узнаем.
— Что?!
— Во сколько завтра уходит первый автобус в райцентр, кто вчера в ларьке купил детский арбалет и сегодня не был на процедурах.
— И что тогда?!
— И тогда все, — сказал он весело. — Дело закрыто.
Федор Федорович Тучков оказался натурой предприимчивой, кроме того, еще и имеющей влияние.
Предприимчивая и влиятельная натура произнесла за завтраком краткую речь, суть которой сводилась к тому, что после трапезы никто не расходится, а все гуськом следуют за ним, Федором Федоровичем, в директорский кабинет, ибо он сообщит всем нечто важное.