Мой город
Шрифт:
И затормозила — Быков.
И мы завернули к нему.
Наверное, в бабе никогда не умрет ее прамама-обезьяна. Во мне, во всяком случае, она проживает, и довольно-таки активно. По лестнице спускалась Лариса. Свежая, спокойная, прекрасная — и я опять пожалела Быкова. Перед красотой люди иногда удивительно беззащитны.
А потом представила, что это я — Лариса. Что это я иду легкой, изящной, надменной походкой. Что это за мной следят восторженными влажными глазами все мужики
Дверь была открыта. Я прокралась по коридору к кухне. Быков в пиджаке, при галстуке, сидел за столом, сжав руками лохматую голову.
Ах, Быков-Быков! Вроде все при нем — вид, рост, тряпки, машина, деньги, девочки…
— Напустил дымовую завесу! — громко сказала я. Быков вздрогнул, но головы не поднял. Я стукнула его по твердому плечу:
— Можно войти?
— Занято, — глухо ответил он. Глянул быстро исподлобья — и я в обалдении пала на табурет. У Быкова были мокрые глаза.
— Ты чего… Быков?
Его лицо перекосило дрожащей улыбкой.
— Она совсем ушла.
Кто ушел и куда ушел — объяснять было не надо. Женского во мне всегда было мало. Утешать, во всяком случае, я не умею. Я вздохнула и сказала бодро:
— И правильно сделала. Давно пора. Я бы тебя бросила на третий день, а она три года терпела. Да ты ей за это должен в ножки поклониться!
Во был цирк! Быков взвился, будто его шилом в задницу кольнули — аж табуретку опрокинул — и сдавленным, знаете, таким страстно-яростным шепотом вопросил:
— В ножки? За что? За это! — рявкнул он так, что уши заложило и эхо по квартире разнеслось. Лапы длинные раскинул, словно предлагая полюбоваться обстановкой. Ничего себе обстановочка, крутая…
— Или за это?! — теперь он гулко бухнул по своей широкой груди. Взлохмаченный, с глубоко запавшими глазами, он был сейчас страшен. И жалок. Какие же они все-таки бабы, эти мужики!
На столе среди окурков — Ларисина фотка. Любуется, болван сентиментальный! Слезки проливает! Я потрогала гладкую бумагу и, крепко ухватив за края, рванула.
— Не надо!
Но я успела быстрее и швырнула ему в морду клочки Ларисы.
— Тряпка!
Что я там орала, не могла вспомнить уже и через пять минут. Вдохновение, знаете… Но разорялась по страшному. А Быков глядел на меня, не мигая, и белые клочки бумаги запутались в его темных волосах, словно клочья седины. Ох, думаю, щас как врежет! А он… взял мою руку и тронул горячими влажными губами. Я только глазами хлопала. А этот… черт повернулся и свалил от меня в ванную.
Подняв вверх руку, я разглядывала ее, как чужую. Рук мужчины мне сроду-роду не целовали.
Главное — всегда вовремя
Он явился с блестящей мокрой головой и уже без ужасного черного пиджака — в нем Быков смахивал на покойника. Потянулся длинным телом и свалился на диван. Задрал ноги на стену. Сказал, глядя в потолок:
— Как живешь, Динго?
— Тускло. А ты очень жить хочешь?
Быков дрыгнул коленом.
— Ты что, решила меня сегодня доконать?
— Да не…
— Вот и гуляй!
Я свистнула. Спрыгнула с подоконника. Поправила шнурки. И пошла — «гулять».
— Стой, — негромко сказал Быков. И заорал. — Тебе говорят, идиотка!
Я затормозила. Приподнявшись на локте, он смотрел на меня с бешенством.
— Опять тебе что-то стукнуло? Ну?
— А ты что, не знаешь? Пошевели мозгами!
— Так. Зачем — тебе — это — нужно?
— Что?
— То! — свирепо сказал он.
— Затем что другого ничего не нужно. Ну ты как хочешь, конечно…
Быков вновь уставился в потолок.
— З-забавно… И как?
— Знаю. Я пошла.
— Сядь.
— А что?
— А то.
Медленно, с трудом сел. Рожа измятая, красными пятнами. Тусклые глаза.
— Ну? — спросила я.
— Ага, — сказал Быков.
И зевнул.
Минут через двадцать после отъезда электрички по вагону быстро прошагал проводник, предупреждая уже охрипшим голосом:
— Граждане пассажиры! Здесь всякое случается. Убедительная просьба — всем лечь и прикрыть головы.
Ошеломленные таким предложением люди пытались что-то выяснить, но он, отмахиваясь, уходил от нас, вещая свою "убедительную просьбу". Пассажиры нерешительно переглядывались. Кое-кто поосторожнее или поопытней уже расстилал на полу газеты.
— Ложитесь-ложитесь, — сказали и нам, — сейчас будет дело.
— Димитрий! — быстро скомандовал Быков. — Под скамью! Динго, на пол!
Он вытянул длинные ноги, успел еще переругнуться с теми, кого они потревожили на той стороне, и вдруг резко, больно ткнул меня носом в пыльный пол электрички, да еще локтем сверху придавил. Не успела я возмутиться — раздался грохот выбитого стекла, кто-то вскрикнул и пошло-поехало громыхать-звенеть-бухать по всему составу. Я с трудом раскрыла зажмуренные веки, попыталась поднять голову. Но Быков, ругнувшись мне в ухо, надавил сильнее, чуть не свернув шею, и я осталась лежать так — прижавшись щекой к грязному полу и вздрагивая при каждом новом грохоте…