Мой класс
Шрифт:
– А если мне всё понравилось? – резонно возразил Саша.
– Так ты, может, и «Детей капитана Гранта» целиком перепишешь? – сказал Горюнов.
– Надо посидеть, сообразить и выбрать, – поддержала я Толю, а про себя подумала, что и впрямь трудно выбрать из этой сказки какое-то одно место – такая она тонкая, хрупкая и вместе с тем цельная, словно изумительная работа северных художников – резчиков по кости.
Понемногу ребята научились выбирать из прочитанной книги по небольшому выразительному отрывку, и я всегда с острым интересом читала эти выписки.
Горюнов выписал из «Голубой чашки» Гайдара такое место:
«–
Поднялись и мы.
Золотая луна сияла над нашим садом.
Прогремел на север далёкий поезд.
Прогудел и скрылся в тучах полуночный лётчик.
А жизнь, товарищи… была совсем хорошая!»
А Гай из «Тимура и его команды» выписал вот что:
«– Будь спокоен! – отряхиваясь от раздумья, сказала Тимуру Ольга. – Ты о людях всегда думал, и они тебе отплатят тем же.
Тимур поднял голову.
Ах, и тут, и тут не мог он ответить иначе, этот простой и милый мальчишка!
Он окинул взглядом товарищей, улыбнулся и сказал:
– Я стою… я смотрю. Всем хорошо! Все спокойны. Значит, и я спокоен тоже».
Сквозь эти строки и слова я вдруг начинала видеть что-то внутреннее, сокровенное и в самих ребятах. По тому, что они выбирали в книге, нередко можно было судить об их мыслях, о том, что же их занимает. К тому же бесстрастная форма выписок и цитат постепенно перестала удовлетворять мальчиков. Как-то сам собой в записях появился ещё один, четвёртый пункт, который можно было бы, пожалуй, назвать: «Как я отношусь к этой книге».
Сначала писали лаконично: «Очень хорошая книга. Читал бы и перечитывал без конца». Или: «Книга замечательная! Читал её пять раз!»
Понемногу эти отзывы становились более подробными и обоснованными.
«Мне очень жалко, – писал Горюнов о повести «Девочка ищет отца», – что все мучения Коли и Лены оказались напрасными. По-моему, писатель неправильно заставил их зря мучиться».
И я подумала, что замечание Толи очень верно: книга оставляет именно такое чувство горестного недоумения. Оказывается, Лена и Коля, сами того не зная, бежали от друга, и все усилия Коли спасти девочку, оберечь её от опасности были просто-напросто не нужны. Зачем же это? Можно принять и оправдать любое страдание, любую жертву, если они необходимы и осмысленны, если они во имя большой и справедливой цели. Но если препятствия выдуманы и преодоление их неистинно, если события в книге нанизываются одно на другое просто ради занимательности, это очень плохо и ничему хорошему не может научить.
Одни читали больше и записывали чаще, другие – реже, но никто не остался в стороне от синей тетрадки.
Можно ли было, к примеру, не прочитать книжку, увидев, что написал о ней Боря Левин! Он обычно выражался коротко и крайне энергично: «Прочитал «Четвёртую высоту». Мне очень понравилось, какая мужественная и бесстрашная была Гуля Королёва. Она ничего не боялась!» Или: «Прочитал про жизнь и приключения Амундсена. Начал по утрам обливаться холодной водой».
Этот мальчуган всё стремился сейчас же претворить в жизнь. Каждое слово из книги принимал как руководство к действию. Да и не он один. Когда Горюнов после продолжительной болезни пришёл в класс, стало ясно, что он сильно отстал по английскому.
– Хочешь, я поговорю с кем-нибудь из старшеклассников, чтобы тебе помогли догнать? – спросила я.
– Нет, спасибо, – ответил Толя. – Я сам.
– Но тебе будет трудно, класс уже далеко ушёл… Мы попросим Лёву, и он…
– Нет, не надо. Я сам, – вежливо, но твёрдо повторил Толя и, заметив, что я удивилась, объяснил: – Когда Гуля Королёва отстала по географии, она же сама догоняла и отказалась от помощи, помните?
ЭКЗАМЕНЫ
Ещё в январе поселилось в нашем классе новое слово: экзамены. Шутка сказать – первые экзамены! С представителями из отдела народного образования! С ассистентами! Кажется, я волновалась гораздо больше, чем ребята. Иногда мне снилось: Анатолий Дмитриевич распечатывает конверт, вынимает текст диктанта или изложения, я прочитываю его – и вижу, что моим ребятам ни за что, ни за какие блага мира с этой работой не справиться: правила, которым я их не учила, слова, которые и мне-то самой незнакомы… Это было очень неприятное ощущение, и я начала побаиваться, как бы не пришлось испытать его наяву.
Ближе к весне пришли в школу тексты экзаменационных билетов. Мы накинулись на них с жадностью, читали, перечитывали, прикидывали на все лады. По силам ли это ребятам? Справятся ли они?
Понемногу успокоились. Мать Киры отпечатала тексты билетов по арифметике и по русскому языку на машинке, так что каждый получил по экземпляру.
Многие занимались вместе. Я знала, что Горюнов, Гай и Левин собираются дома у Саши и повторяют билет за билетом, а иногда Горюнов вместе с Сашей Воробейко приходит заниматься к Румянцеву. Ильинский занимался с Селивановым, Выручка – с Глазковым.
Всё-таки я по-настоящему волновалась. А они, по-моему, волновались больше для порядка: так уж полагается, так принято – бояться экзаменов; они слышали об этом уже четыре года подряд и даже раньше от старших. «Что вы там понимаете! – пренебрежительно говорила Боре Левину его сестра, курносая и голубоглазая пятиклассница из соседней женской школы. И заканчивала многозначительно: – Вот погоди, будут у тебя экзамены, тогда узнаешь…»
Наслушавшись таких речей, Боря пришёл ко мне:
– Марина Николаевна, а это правда страшно? Вы нам расскажите, какие экзамены были в старой школе.
Вот, оказывается, существом какого почтенного возраста была я в представлении моих ребят: Боря, кажется, всерьёз предположил, что я живой свидетель и участник экзаменов в царской гимназии!
Мы писали изложения, разбирали ошибки, и я, радуясь и боясь верить себе, от раза к разу убеждалась, что язык у ребят стал лучше, свободнее, и ошибок они делают гораздо меньше, чем прежде. Но ведь известно: одно дело – изложение, написанное в обычной обстановке, и совсем другое – контрольная работа на экзамене. Нет, я никак не могла чувствовать себя спокойно.
Накануне первого экзамена мы украсили класс, купили цветов – на моём столе и на всех окнах лиловели кисти сирени, и самый воздух в классе стал душистый.
– Не завянет до завтра? – волновались ребята. – А в чём приходить? В белых рубашках и в галстуках? Ох, а вдруг мне мама белую рубашку не выгладила!
– А я уже всё себе выгладил, – сообщил Гай.
Всё это походило на подготовку к празднику. Только недавно, перед майскими днями, у нас тоже было много торжественных и шумных приготовлений. Но теперь то на одном, то на другом лице проступало порою новое, пытливое и серьёзное выражение, словно мальчуган прислушивался к себе, спрашивая, как спросил меня Левин: «А это правда страшно? Как-то я завтра? Справлюсь ли?»