Мой кумир - хоккей
Шрифт:
«Дорогие мама и отец» — вывел он на бумаге и уставился в окно. Как ему недоставало кого-нибудь, с кем бы он мог поговорить в эту минуту, излить душу.
Раздался телефонный звонок.
Алло? — схватил он трубку.
Говорит Уорес, — ты сейчас свободен?
Секунду или две Билл был в растерянности. Он еще никогда не разговаривал с тренером по телефону.
Конечно,— наконец отозвался он.
Тогда спустись ко мне.
Когда? — спросил Билл.
Сейчас, если можешь.
Страшная мысль пронзила его сознание.
Что-нибудь... —
С Муром? — перебил его Уорес. — Нет, и ничего не случится. Парень с такой башкой, как у него...
Шутка была неуместной, и тренер это понял.
—Жду тебя, — сказал он и положил трубку.
В задумчивости Билл продолжал стоять у телефона, затем быстро набрал номер справочной госпиталя.
— Как состояние Мура?
Без перемен, — ответила дежурная.
Он в сознании?
Без перемен.
Спасибо. Благодарю вас.
Билл надел ботинки, повязал галстук и тут почувствовал, что начинает волноваться. Ведь он так старался показать себя с лучшей стороны на этих сборах, а вдруг что-то случится с Муром?..
Билл посмотрел на его фотографию, напечатанную в одной из газет. На лице Мура не было его обычного вызывающего выражения. Просто темноволосый юноша с упрямым подбородком и прямым взглядом.
Билл подошел к номеру Уореса и остановился, дверь была открыта. Он постучал, разглядывая просторную комнату, значительно большую, чем номера на третьем этаже. Откуда-то из глубины послышался голос тренера:
—Входи.
Уорес сидел перед телевизором. Показывали какой-то вестерн, и он не выключил телевизор, а только приглушил звук.
—Что хочешь выпить? — предложил он, показывая рукой на столик, где стояли поднос с соками и блюдо с кубиками льда.
Билл налил себе бокал сока и сел напротив Покеси Уореса.
—Настало время поговорить с тобой, — сказал Уорес. — Надо нам кое-что прояснить, пока ты окончательна не свихнулся.
Билл почувствовал, что начал краснеть.
Но это тревожит меня, — тихо сказал он.
Почему? — спросил тренер. — Разве ты сделал это умышленно?
Нет! — воскликнул Билл. — Я хочу сказать... Мы схватывались с ним всю прошлую неделю, как только встречались на льду... Может быть, я и приложил больше сил, хотя сделал это совершенно бессознательно, но... если бы я знал, что это Мур...
Тренер рассмеялся коротким лающим смехом.
—Вот что беспокоит тебя! — перебил он. — Скажу тебе, парень, с такими мыслями нельзя играть в хоккей. Мимо тебя мчится противник с шайбой, и твоя задача не пропустить его. Ты должен сделать это чисто, по правилам. Силовые приемы, умение удержаться на коньках и бросать по воротам — вот суть хоккея. Если ты всякий раз будешь бояться нанести сопернику травму, ты не сможешь стать игроком, каким, я надеялся, ты станешь, наблюдая за тобой в последние дни...
Билл слушал молча.
Тренер поднялся с места и принялся вышагивать от окна к окну, засунув руки в карманы. Он был без пиджака, в белой рубашке с развязанным
— Я хочу откровенно сказать тебе о том, что, если что-нибудь случится с Муром, у меня может не представиться случая еще раз поговорить с тобой, — продолжал Уорес. — Но, во-первых, у меня есть сведения, что ничего страшного с ним не произойдет. Я только что разговаривал с Джимом Мэрфи. Он сказал, что с Бенни все в порядке. Правда, возможно, что он месяца два-три не сможет играть. А может быть, и никогда. Я не скрываю этого, чтобы ты был готов ко всему. Но только запомни, что в этой игре никто не выходит на лед с целью убить соперника. И пойми, что ты тоже мог оказаться на носилках, когда Мур в первый день ударил тебя клюшкой и локтем.
Не знаю, — с несчастным видом произнес Билл. — Я все время думаю, что если он тяжело пострадал, то я...
Что ты? — перебил его тренер, но не стал ждать ответа. — Послушай, коль скоро ты начал хорошо проявлять себя здесь, я кое с кем о тебе поговорил. У тебя интеллигентные родители, и естественно, что ты хотел бы поступить в университет. Я знаю, были на то причины, чтобы предпочесть хоккей. Остряк рассказал мне об этом... Но меня это не интересует. Если кто-то хорошоиграет в хоккей, мне безразлично, почему он хочет стать профессионалом. Мне важно, чтобы он проявлял себя на льду.
Уорес перестал шагать по комнате и остановился, глядя на Билла.
Ты еще, неважно владеешь коньками, — сказал он.
Да, я знаю, — сказал Билл. — Но я все сделаю, чтобы...
Да, да, конькобежец ты неважный! — повторил Уорес. — Кроме того, ты еще не овладел искусством паса и приема шайбы, но рывок у тебя отличный. И бросок хороший, если только вчерашний гол может послужить доказательством этого. — Он опять замолчал. — А может быть, это была случайность?
Уорес, как всегда, говорил именно то, что думал.
Я отрабатывал броски всю прошлую весну, — сказал Билл.
Всю весну? Где же? — заинтересовался Уорес.
Достал старый лист оргалита, который содрали с прилавка, когда ремонтировали один магазин, — объяснил Билл. — У него очень гладкая поверхность.
Ну и сколько же бросков в день ты делал? — удивленно спросил тренер.
Билл мог назвать точную цифру, потому что это был объем его тренировочной работы.
—Двести, — сказал он.
Уорес остановился посредине комнаты, сунул руки еще глубже в карманы брюк и усмехнулся.
Двести? И как же это происходило?
Мы с товарищами соорудили нечто вроде ворот из старых досок, — смущенно начал Билл, но в это время в комнату вошел Остряк Джексон, который слышал последнюю фразу Билла.
Пусть он расскажет тебе о мешке, который они использовали для тренировки, — сказал он.
Что еще за мешок? — рассмеялся Уорес.
Расскажи ему, Билл, — попросил Остряк.
А что рассказывать... — проговорил Билл. — Все равно из этого ничего не получилось...
Джексон хохотнул.