Мой любимый деградант
Шрифт:
– Матиас, мы не подходим друг другу, ты меня вообще не знаешь. И я люблю другого мужчину, замуж выйду только за него.
Матиас замолчал, и долго смотрел в окно:
– Зря я поторопился? Нужно было подольше ухаживать за тобой. Тогда у меня был бы шанс? – Спросил, наконец, Матиас.
– Нет, прости. И у меня не было шанса.
– Я его знаю? – Только и спросил Матиас. А не стала отвечать, чтобы не последовали и другие уточняющие вопросы.
Мы возвращались в Академию пешком, я несла только свою сумку с Сафой, а Матиас держал коробку с конфетами, которую мне подарил.На улице заметно потемнело, и мы шли в тишине. Было бы лучше
– А зачем у алтаря целуют руку? – Давно хотела узнать, чем леди Вэдр грозила Тиму. И почему сегодня мастер попросил никому не говорить про его предложение поцеловать его руку.
– Я бы никогда не заставил тебя целовать мою руку. – Кашлянув, сказал Матиас.
– А мою бы поцеловал?
– Мне нужно было узнать подоплеку этого обряда. Сидеть в библиотеке сейчас совсем не было времени.
Матиас остановился и серьезно спросил:
– Это условие твоего согласия стать моей женой?
Может, было лучше потратить несколько часов в библиотеке, или спросить у магистра про поцелуи рук?
– Я хотела просто нарушить молчание, и узнать про ритуал. – Отводя глаза от его колючего взгляда, сказала я.
А Матиас, стоя на том же месте, пристально смотрел на меня начал с горячностью говорить:
– Сафира, если тот, кого ты любишь, просит, чтоб ты поцеловала его руку у алтаря, забудь его. Никто не будет так унижать свою пару. Это старинный обычай, не ритуал, и означает он полное подчинение супругу. Сейчас все права и обязанности оговаривают в брачном договоре: кто в чей род входит, меняет ли фамилию, кто считается главой семьи, на чье имя копятся семейные деньги, кто решает, сколько в семье будет детей, где семья будет жить, в общем, там много пунктов. Только все это семейные дела, никто не вывешивает брачный договор в гостиной. Это одна из семейных тайн. Ничто не мешаем мужу и жене жить вместе, на равных, не зависимо от того, кто родовитее или богаче. Но требуя от будущей жены поцеловать свою руку на церемонии, у алтаря, в присутствии родственников и друзей, мужчина публично унижает ее. Он как бы говорит всем, что его жена не имеет права голоса в родной семье.
– А если жена требует поцеловать себе руку?
Матиаса этот вопрос очень удивил, и он спросил:
– А ты все-таки хочешь, чтоб поцеловали руку тебе?
– Нет, Матиас, не хочу. Ни целовать сама чью-либо руку, ни заставлять целовать свою руку. Меня интересует сам вопрос, его смысл. А ты умный, легче у тебя спросить, чем сидеть в библиотеке.
– А, - выдохнул он, - если ты только в плане самообразования спрашиваешь. Тогда слушай дальше. Для мужчины такое требование жены, конечно, унизительнее. Он признает не только, что менее родовит и обеспечен, он признает свою покорность воле жены. Я не знаю ни одного мужчины, что добровольно пойдет на такое. И ни одна женщина так отца своих будущих детей не унизит.
Конечно, леди Вэрд Тиму детей рожать и не собиралась.
– А если посторонний человек требует…?
– Хотела выяснить для себя, чего же хотел добиться мастер Румель.
– Поцелуй руки – это публичное унижение в любой ситуации. Потому что человек сам совершает это действие, признает свою несостоятельность или ничтожность. Странно, что ты, Сафира, это не знала.
– Я много чего не знаю. Но я учусь. – Решила думать, что мастер Румель просто хотел испытать меня. Или проверить, на что я готова пойти ради этого кастета.
Мы с Матиасом, также спокойно разбирая некоторые
– Подумай еще, Сафира. Я буду тебе хорошим мужем. – Я провожала взглядом уходящего мужчину и жалела, что на этом наша дружба закончилась.
Возле моей комнаты стояли коробки из ателье, пришлось занести их внутрь и запихать под стол. И как бы Сафа не возмущалась, что под столом табуретки стоят, и для коробок там нет места, я все равно не стала сейчас их распаковывать. Чтоб Сафа немного помолчала, положила ей шоколадную конфету из подаренной Матиасом коробки и сходила проверить у секретаря, не было ли мне новых посланий.
Когда выяснилось, что больше мне писем никто не писал, я, переодевшись в пижаму, почти до часу ночи читала конспекты и спать легла только когда глаза сами стали слипаться. Поэтому и не сразу услышала, что ко мне в комнату стучат. А когда услышала долго не могла встать, потому что тело отказывалось принимать вертикальное положение.
Наконец, я дошла до двери и, схватив за дверную ручку, облокотилась на косяк и спросила, надеясь что мне не ответят:
– Кто там?
С другой стороны мне громким шепотом ответил голос Лиона:
– Сафира, помоги. Я Тимира принес, ему очень плохо.
45. Это обычная простуда.
Услышав слова Лиона, я крепче прижалась к двери: это были самые страшные слова, которые услышать я боялась больше всего. И в голове вихрем закружились сотни мыслей. Я ведь чувствовала, что Тиму нельзя домой. Почему я его не удержала? Почему потом не прорвалась в их имение? Почему получив письмо, успокоилась, и весь день развлекалась в городе?
Сафа, как всегда сохранила присутствие духа и не позволила мне раскинуть. Приказным, нетерпящим возражения тоном, заставила меня отстраниться от двери и натянуть свободное платье прямо на пижаму, завязать волосы и пойти открыть дверь. Я, от страха увидеть Тима, лежащим без сознания на полу, даже дверь распахнуть смогла не сразу.
Но за моей дверью стоял только Лион. Я пристально всмотрелась в его бледное лицо. Одет он тоже был неопрятно, длинное пальто не застегнуто, волосы не стянуты в аккуратный хвост. И, вообще, вид у него был непривычно потерянным:
– Сафира, пойдем?
– Просящим тоном спросил он.
– Где Тим? – Спросила я его.
– В своей комнате. Я его там оставил. – И мы вместе поспешили на третий этаж.
– Это целитель Тима залечил? – Схватив Лиона за локоть, потребовала я ответа. – Леди Найт настояла на той процедуре? И ты это допустил?
– А? – Вырвав свой локоть из моей руки, становился на месте Лион. И, так как я ждать его не собиралась, сразу последовал за мной.
– Нет! Не было никакой процедуры. Тимир от мамы заразился. Он с ней сидел все это время.
– Лион быстро продолжил говорить. Наверно, чтоб притупить чувство страха за брата. Безлюдный коридор и эхом разносящиеся шаги и на меня действовали удручающе. – А сейчас, уже поздно ночью, Тимир постучал ко мне, сказал, что ему плохо. Попросил увезти его в Академию. По-моему, он тоже боялся целителя. Мы уже час как здесь. Я отнес его к нашему целителю, доктору Дирбу. Он сказал, что у Тимира простуда, что-то с горлом, выдал какие-то бутылки и написал лечение. А не знаю, как Тимира лечить, он весь горит и, кажется, бредит.