Мой любимый враг
Шрифт:
Хуже, обиженно подумала Женька. Для единственной дочери поскупилась. Жалко ей, что ли, эти дурацкие сережки? Нет, они, конечно, очень красивые, но у матери подобной красоты – целая огромная шкатулка. Да и вообще – ей и так плохо, а она, нет чтоб поддержать, ещё больше ранит. Тоже мать называется! Вот папа бы её пожалел, утешил, пообещал бы что-нибудь подарить…
А спустя пару часов, когда Женька выползла из своей комнаты на ужин, мать вдруг снизошла:
– Что? Разобиделась? – с усмешкой спросила она, поцеживая красное
Женька не ответила. Молча села за стол и принялась клевать доставленную из японского ресторана курицу терияки.
Она и в самом деле очень обиделась на мать. Почему та с ней как с воровкой разговаривала?
Зато мать уже остыла, точнее – охладила злость вином.
– Ладно, не дуйся. Можешь взять их назад.
Женька для приличия ещё чуть-чуть покочевряжилась, но почти сразу оттаяла. Сережки ей безумно нравились.
– Навсегда? – уточнила на всякий случай.
– Забирай, – хмыкнула мать и закурила длинную тонкую сигарету. – Скоро я с твоего отца ещё не то стрясу.
– Вы разводитесь? – опасливо спросила Женька.
Мать неопределенно повела плечом.
– Посмотрим. Как вести себя будет.
– Почему он ушёл?
– Мужика, девочка моя, иногда полезно отпускать побегать. Они же как собаки. Псы. Кобели, если быть точным. Их надо держать на поводке, но время от времени ненадолго спускать с поводка. Ничего, побегает твой папуля, спустит пар и приползет. И тогда… – Она хохотнула. – Сережками он не отделается, уж поверь.
Женьке неприятно было, что её отца сравнивают с псом, но спорить с матерью не стала. Это гиблое дело. Да и сережки может отобрать.
Мать, глядя на нее с лукавым прищуром, глотнула вина, затянулась и изящно выпустила облачко сизого дыма с легким запахом вишни и шоколада.
– А у тебя как с мальчиками? Помню, тебе нравился один там какой-то… Слава, кажется? А сейчас? Есть кто?
Женька скисла. Опустила глаза в тарелку.
– Он на меня даже не смотрит.
– Как так? Ты же хорошенькая. И лицо, и фигурка... И тряпки дорогие у тебя. Любой нормальный пацан такую не пропустит. Этот Слава… он как, вообще нормальный?
Женьке захотелось плакать. Гольц – это вечно кровоточащая рана. Даже говорить про него очень больно.
Уж как она только ни старалась ему понравиться – бесполезно. Он даже на проклятую Ларионову повёлся, но с Женькой самое большее – равнодушно здоровается.
Это и само по себе мучило невыносимо, но когда мать с ней вот так разговаривала – Женька начинала чувствовать себя попросту ущербной.
Мать всегда была красивой, яркой, раскрепощенной, сексуальной. С самого детства она рассказывала дочери про своих бесчисленных поклонников. Не было ни одного мужика, говорила мать, который бы сумел перед ней устоять.
Женька всегда мечтала быть, как мать, а внешне походила на отца – миленькая, да. Но не было в ней той роковой притягательной
– Ну что ты? Запомни моя дорогая, ни один мужик не стоит наших слез.
– Ему другая нравится. Он с ней теперь… – Женька все-таки всхлипнула, но тут же устыдилась, поймав мелькнувшее разочарование во взгляде матери.
– И ты сразу лапки кверху? Я же тебе рассказывала, что, когда мы познакомились с твоим отцом, он обирался жениться на другой. Такая любовь была неземная, – мать снова рассмеялась. – На руках ее носил. И что? Через три месяца он действительно женился, но… на мне. Нет такой соперницы, у которой невозможно было бы увести мужика.
– А я их и так… ну, разлучила. Но он на меня все равно не смотрит.
– Молодец, что разлучила. Кто она, кстати?
– Таня Ларионова, – помрачнела Женька.
– Ларионова? Твоя Танька? Ого! – мать вдруг развеселилась. – Я всегда знала, что эта маленькая нищенка своего не упустит. Палец ей в рот не клади. Но все же она сучка. Увы, Женёк, лучшие подруги часто оказываются подлыми сучками. Такова жизнь…
– Ненавижу её… прямо трясет всю.
– Так отомсти ей, не держи в себе этот негатив. Сделай в два раза больнее, чем она тебе. И вот увидишь – сразу полегчает.
– А я уже! Я ее со всем классом поссорила. С ней теперь никто не разговаривает, – не без гордости сообщила Женька. Рассказывать матери про розыгрыш не стала. Та наверняка скажет, что это детский сад и глупости.
– Правильно! Узнаю свою дочь. Я бы ее вообще уничтожила.
– Как это? – не поняла Женька.
– Смотрела «Великолепный век»? Вот как надо расправляться с соперницами.
– Отравила бы, что ли?
Мать уже заметно опьянела, и Женька не понимала, всерьез она или шутит.
– Была у меня, ещё в институте, тоже такая же подруженция. Святошу из себя изображала, а сама – ни рожи ни кожи. Одна польза от нее, что курсачи мне писала, конспекты всякие... Она заучкой была жуткой. А я встречалась с парнем. Шикарным. При деньгах. Букеты мне носил в институт. Подарками заваливал. И эта скромница вдруг написала ему письмо. Моему парню! Представляешь! Письмо, полное любви и страсти. Я перехватила. Ну и устроила ей армагеддец. Чтоб не повадно было в следующий раз. Так она ходила потом и вздрагивала. А на мужиков даже взглянуть боялась.
– Что ты сделала? – затаив дыханье, спросила Женька.
– Все волосы у сучки повыдергивала. И пообещала, что вообще изуродую, если вдруг она снова позарится на моё.
– Нет, мне это не пойдет. Ларионова сама кому хочешь волосы выдернет. Да и Слава. Он не мой же. Я просто...
– Ну, терпи тогда, – фыркнула мать небрежно, – и не жалуйся.
Женька поникла. Снова возникло гадкое ощущение неполноценности. Мать плеснула вина в бокал.
– Не хочешь? Разрешаю.
Женька покачала головой.