Мой-мой
Шрифт:
– А сегодня вечером вы тоже куда-то пойдете?
– Сейчас мы пойдем спать. Мы пьем сегодня весь день. Сначала на кухне, а затем на балконе. Теперь здесь. А ты что, хочешь что-нибудь предложить?
– Я договорился встретиться с двумя хорошими русскими девушками, с которыми я познакомился вчера на открытии выставки в Русском музее. Думаю, они понравятся Киммо и твоему новому другу.
– Мой новый друг не нуждается в других женщинах, – медленно произносит Пия и добавляет, обращаясь к Вирусной Бородавке, – Правда?
– Нуждаюсь! – упрямо говорит Вирусная
– Что? – грозно вскидывается Пия.
– Нет, нет, не нуждаюсь, – испуганно сдается Вирусная Бородавка.
– А Киммо?
– Киммо тоже не нуждается, он – голубой.
– Тогда я не знаю, как быть.
– Оставь их себе. Все русские женщины – проститутки.
– Это не так!
– Они все проститутки. И русские дети тоже – проститутки.
– Стоп, не спеши, здесь я хочу с тобой серьезно поспорить!
– Все ваши дети – проститутки! – упрямо говорит Пия.
– Да, – поддерживает ее Вирусная Бородавка. – Когда мы вышли из клуба, мы встретили двоих – мальчика и девочку, они подошли к нам и попросили денег.
– Это было на канале Грибоедова в два часа ночи.
– Если дети просили денег в два часа ночи, это еще не значит, что они занимаются проституцией! Скорее всего, их просто послали родители-алкоголики, сами спрятавшиеся где-нибудь за углом. Родителям нужно было достать денег на водку, поэтому они послали детей, просить у иностранцев на выходе из клуба.
– Я дал им пятьдесят рублей и сказал, чтобы они этим больше не занимались.
– Он долго с ними разговаривал, а я переводила.
– Они пообещали мне, что начнут новую жизнь. Теперь у них есть деньги.
"Какой же ты мудак!" – думаю я про себя, поскольку они не дают мне вставить ни слова – "пятьдесят рублей это не деньги. Это кружка самого дешевого пива в клубе "Конюшенный двор" или бутылка самой дешевой водки в ночном магазине, а в Финляндии за такую сумму и того не купишь, за маленькое пиво в Хельсинки я заплатил вдвое больше".
– Он такой благородный, – говорит Пия, с восхищением глядя на
Вирусную Бородавку, а мне хочется вскочить и заехать ногой по его вонючему гнусному грызлу, выбить его гнилые зубы, заставить его проглотить всю кучу бычков из пепельницы на столе, вместе с обеими зажженными сигаретами – он снова из жадности и рассеянности закурил две. Я сдерживаю себя с большим трудом, понимая, что этот человек ни в чем не виноват. Это типичный люмпен-пролетариат, каких много везде. Во всем виновата Пия, это она подобрала его где-то на улицах Хельсинки, пригласила к себе и пустила в свою постель. Она – сука и блядь, в которую я влюбился и к которой привязался. Нужно ее отпустить, зачем она мне?
Пока они изощряются передо мной в красноречии, я закрываю глаза и пытаюсь представить себе перспективу нашего с Пией брака. Я вдруг отчетливо вижу перед собой картины из будущего, которое уже не наступит. Я вижу себя законным мужем финской женщины-дипломата, пьющей, гулящей, блядующей и невменяемой. Я вижу себя, разыскивающим ее по клубам и барам, тащащим домой ее кричащую, кусающуюся и
Над ним все смеялись, но мои родители искренне жалели его. Они считали, что ситуация у него тяжелая, что делает он все возможное только ради двух своих ребятишек – двух мальчиков, и еще из любви к ней. А она пила, она уходила и напивалась с охотниками и рыбаками, когда он был на службе, а затем задирала платье, показывая пизду и предлагая, чтобы ее трахали. Трахали ее не только рыбаки, охотники, ссыльные, но и местные якуты и юкагиры, а также ребята постарше.
Я видел эти сцены множество раз, иногда выстраивалась целая очередь, она кричала пьяная от удовольствия и оргазмов, требуя еще и еще. Ебаться она любила раком, это давало ей возможность еще кому-нибудь одновременно отсасывать. Такие срывы происходили у нее примерно раз в неделю, иногда реже. Как правило, кто-то сочувствующих сразу бежал к лагерю, чтобы сообщить мужу. Тогда он приходил ее забирать, он тащил ее за руку, а она вырывалась, ругаясь матом, царапая и кусая его. "Смотри, пацан" – сказал мне однажды дядька Денис, сам никогда в оргиях не участвовавший, когда мы наблюдали с ним за одной из подобных сцен, сидя на поваленном бурей дереве. – "Ведь он – офицер, а гордости-то нет никакой! Уж лучше бы он ее пристрелил…"
Неужели же я – человек-олень, рожденный в Сибири, шаман, поэт, себялюбиц, способен опуститься до таких унижений? Хватит, я и без того унизился донельзя! Надо что-то решать. Надо ставить точку. Эта женщина мне не нужна.
Очнувшись от размышлений, я смотрю на Пию. Ее стакан пуст. Вирусная Бородавка, как истинный джентльмен отправляется в паб, чтобы купить ей новый. Она смотрит мне в глаза и с расстановкой еще раз произносит:
– Все русские дети – проститутки!
Я молчу. Это ее бесит.
– Все русские женщины – тоже!
Вирусная Бородавка выносит ей новый стакан с водкой. Она берет его и отхлебывает. "И это говорит финский дипломат! Но ничего, мы еще посмотрим, чьи дети и женщины проститутки! Русские или финские, ведь все до поры до времени. Вполне может сучиться и так, что какой-нибудь там Педро или Алехандро, допущенный тобою в постель, впердолит свой грязный мексиканский хуй в розовую попку твоего маленького рыжего Кая, когда ты будешь спать пьяная. Вот тогда мы посмотрим!"
Сейчас же мне просто хочется дать ей пощечину, ударить ее наотмашь, сильно, чтобы она упала со стула, расплескав свой стакан, который она держит в руке. Любопытно, какая будет реакция? Наверное, Киммо и Вирусная Бородавка бросятся ко мне и станут держать меня за руки, а Пия будет кричать. Может быть, кто-то вызовет милицию, а, может, и нет. Почему я не в состоянии ударить женщину?
Наверное, потому, что я думаю, будто это нехорошо и безнравственно. Это издержки интеллигентского воспитания. Ответ на этот вопрос я не мог найти ни у кого, ни у своего великого предка, ни у других русских писателей? Можно ли бить женщину?