Мой муж — зомби
Шрифт:
— Хорошо, — кивнул он, неотрывно глядя только на слабо колышущиеся волны. — Ты сегодня и так радуешь прогрессом, так что бартер будет справедливым. Что именно ты хочешь обо мне узнать?
— Всё, — без раздумий ухватилась я за свой шанс открыть шкатулку с секретами. — Где твоя семья, что стало с твоей мамой… Я ведь тоже умею улавливать тон. Как ты стал рабом Барона и почему.
Он усмехнулся уголком губ — немного печально. Глубоко вдохнул и поймал мой внимательный взгляд, а потом снова отвернулся к реке: словно прикинул, можно ли мне рассказать. И негромко обозначил:
— Это скучная, долгая и сопливая история. Но раз уж напросилась… Отцом моим был суровый челябинский работник
Он прервался, голос дрогнул. Я закусила губу, боясь и вмешаться в рассказ, и слышать, что было дальше. Это была жизнь с другой стороны медали, с обратки социальной лестницы. О таком рассказывали в новостях с присказкой «в неблагополучной семье». Всё, на что решилась — осторожно положить ладонь поверх пальцев Матвея, которыми он вцепился в спинку скамьи. Мягко сжала, чтобы убрать это напряжение. И уже пожалела, что попросила этот рассказ, который, однако, продолжился:
— Я сломал ему три ребра и вывихнул плечо, а вместо морды осталось месиво. Мы с мамой сбежали ночевать к её подруге, думали, он заявит на меня… Но вместо этого он решил сам меня прибить вместе со своими дружками. Вроде как позорно, что его на адреналине отметелил пятнадцатилетний пацан. И тут маме подвернулось предложение от Красного креста, в Африке была какая-то эпидемия, нужны были педиатры. Мы свалили, не раздумывая. Она пыталась меня защитить, увезти как можно дальше от этого урода. Жалко, что надо было дождаться полной жопы, чтобы наконец-то решить из неё выбираться.
— И вы переехали в Бенин? — понимающим кивком продолжила я, стыкуя детали его биографии. — Она работала в Красном кресте, на что стал учиться и ты…
— Само выходило, — пожал плечами Матвей, и мрачная тень на его бледном лице понемногу рассеялась. — Образования ноль, только куча практики. Я куда лучше знаю, как вылечить человека каким-нибудь ядом местных тарантулов, чем антибиотиками, которые вечно в дефиците. У меня появились новые друзья из местных племён, я учил их язык и обычаи. Так постепенно и узнал о вуду, и мне эта вера показалась… самой логичной? В России я рос атеистом, потому как не мог христианский Бог допускать то, что мне приходилось видеть изо дня в день. А в вуду тому есть объяснение — Боньде создал наш мир и попросту свалил в просторы вселенной, скинув заботу о человечестве на лоа, духов. А духи — вполне себе существа со своими желаниями и слабостями. Именно поэтому в мире такой бардак.
Он говорил не как фанатик веры, а скорее как отчаявшийся. И мне легко представился этот мальчишка в дикой для него стране: его боль, обида и страх, его поиски ответа «почему так». Отлучённый от родины, которую действительно любил, от привычной жизни подростка и одноклассников, он нашёл свои оправдания произошедшему с его семьёй. Поверил в них. Спас через веру свой рассудок.
Когда-то и я искала этот якорь. Но просто утонула в попытках забыться: кутежах, погоне за лейблами и игре в дорогую куклу. Вдохнув поглубже, едва преодолела желание придвинуться
— Мне уже было лет двадцать, я тогда вполне освоился, получил корочки медбрата по маминой протекции, — бодро вещал он, даже слегка улыбаясь: похоже, те годы и впрямь были неплохими. — Да, скучал по России, и даже приезжал сюда увидеться со школьными друзьями — тогда и узнал, что отец давно допился до горячки и умер. Но нам с мамой уже было некуда особо возвращаться, да и незачем — мы устроили свою жизнь, прикупили маленький домик недалеко от Порто-Ново, лечили детишек. Мама даже нашла себе ухажёра, такого смешного француза-гедониста… А потом мы попали в местный замес.
— В каком смысле? Не помню, чтобы в последние годы в Африке была какая-то война, — нахмурилась я, изо всех сил вспоминая, что вообще слышала про Бенин. Наверное, вовсе ничего.
— Да это не войны, у них, как бы выразиться, периодическая делёжка земель между племенами, — пояснил Матвей, переведя немного недоумевающий взгляд на наши руки на спинке скамьи: словно только сейчас заметил моё касание. Но вопреки мелькнувшему было опасению, не вытащил ладонь из-под моей. Голос его стал ещё тише. — И в одной такой делёжке граница вдруг нарисовалась прямиком по палатке врачей. В потасовке в маму прилетели стрелы с ядом. Я уволок её подальше от этих дикарей, пытался что-то сделать… Но когда вытащил первую стрелу и понял, чем она смазана — шансов просто не осталось, — он растерянно моргнул, выдавая всё дальше торопливым шёпотом: — Не знаю, что тогда меня вело: паника, глупость, слепая вера или всё вместе, но я начал рисовать на земле символы веве*, все, какие помнил. Молиться всем лоа разом. Обещать им что угодно. И одному из них предложение показалось заманчивым… Барону Субботе, хранителю мира мёртвых.
— Тогда почему твоя мама всё-таки…
— Потому что меня обманули, — прошипел Матвей, жёстко сжав челюсти, и от вспыхнувшей в его болотной радужке тьмы у меня пробежал холодок по лопаткам. — Вот, что значит: читай мелкий шрифт, когда подписываешь что-то кровью. Сделка звучала как «твоя душа принадлежит и повинуется мне, и тогда я излечу тело твоей матери». Излечу, а не оживлю. Когда ритуал был закончен, и я открыл глаза… мама уже была мертва. Да, Барон при мне любезно затянул её раны, но какой в этом уже был смысл, если душа ушла? Помню, как он со смехом предложил сделать из неё зомби…
Его кулак под моими пальцами сжался сильнее. Я не выдержала и подалась ближе, приложив свободную правую ладонь к его щеке. Матвей вздрогнул, встречаясь со мной взглядом, и у меня сжалось внутри от того, как несправедливо обошлась с ним жизнь.
Он прав, он чертовски прав: если бы Бог — любой Бог, любой веры — был в этом мире, такого дерьма никогда бы не случалось.
— Это был бесчестный обман, — убеждённо кивнула я, продолжая отогревать ладонью его холодную скулу, даже на ощупь напрягшуюся до сведённой челюсти. — Матвей, ты не должен быть рабом и платить за то, чего в итоге не получил. Это неправильно. Мне очень, очень жаль.
Я не дышала — и он тоже замер, пока его дыхание приходило в норму, а кулак медленно разжимался. И когда его губы уже почти тронуло подобие улыбки, из висящей на моём плече сумочки раздалась настойчивая трель. Мы дёрнулись почти одновременно: резкий звук здорово привёл в чувство и заставил меня отпрянуть и прекратить его касаться.
— Прости, — бормотнула я неловко, потянувшись за телефоном. На экране высветилось имя домработницы, из-за чего пересохло во рту. Голос сел на пару октав. — Да, Нина Аркадьевна?